Бродяги Севера

Мы вместе прошли много тысяч миль по северным краям, по тропам в дикие земли, на Гудзонов залив и в Арктику. Казан, непокорный пес, полуволк, убийца, был моим самым лучшим четвероногим другом. Он умер у форта Макферсон, на реке Пил, и там и похоронен. И Казан был отцом Ба-Ри, а Серая Волчица, в которой текла только волчья кровь, была его матерью. Нипиза, Ива, и сейчас живет у озера Годс, и в краю Нипизы и ее отца я три блаженных месяца наблюдал за происходящим в Бобровом городке и ходил рыбачить с медведем Уакайю. Иногда я задумывался, знает ли сам старик Сломанный Зуб, что в каком-то смысле благодаря мне жизнь в колонии стала безопасной для его племени. Это была территория Пьеро, здесь он расставлял свои ловушки, и ему, Пьеро, отцу Нипизы, я подарил свою лучшую винтовку в обмен на слово, что он два года не будет трогать моих друзей-бобров. А такие, как Пьеро, слово держат. Уакайю, огромный медведь, друг Ба-Ри, погиб. Его убили так, как я описывал, в той самой «западне» между скалами, пока я отправился прогуляться к Бобровому городку. Мы с ним могли вскоре стать добрыми друзьями, и я много горевал по нему. История Пьеро и его жены-принцессы Уайолы – чистая правда; они похоронены рядом под высокой сосной, стоявшей у их хижины. Убийца Пьеро погиб не так, как я рассказываю: его убила конная полиция при попытке сбежать на запад. Самого Ба-Ри я в последний раз видел в усадьбе Лак-Сёль-Хаус, где гостил у мистера Уильяма Паттерсона, управляющего, а в последний раз слышал о нем от своего дорогого друга Фрэнка Олдоса, комиссионера со станции Уайт-Дог, который всего полтора-два месяца назад написал, что недавно видел Нипизу, и Ба-Ри, и мужа Нипизы и в их затерянном в глуши доме царит такое счастье, что Олдос пожалел, что холостяк. Мне стало жаль Олдоса. Он прекрасный молодой английский джентльмен и до сих пор одинок, и когда-нибудь я все-таки возьму на себя задачу женить его. Вот и сейчас есть у меня на примете одна девица – дочь охотника на лис на границе Бесплодных земель, прехорошенькая и получившая образование в миссионерской школе, и, когда Олдос присоединится ко мне в следующей поездке, вероятно, мне будет что сказать о них в книге, которую я напишу после «Ба-Ри, сына Казана».

Джеймс Оливер Кервуд,

Овоссо, штат Мичиган

12 июня 1917 года

Глава I

Когда Ба-Ри родился, на протяжении многих дней весь мир представлялся ему большой полутемной пещерой.

В эти первые дни он жил под огромной грудой валежника, где слепая мать Ба-Ри Серая Волчица устроила гнездо для своего новорожденного сына, а ее друг Казан наведывался туда лишь изредка, и его глаза светились в темноте, словно непонятные шарики зеленого огня. Именно глаза Казана впервые натолкнули Ба-Ри на мысль, что в мире есть что-то, помимо материнского бока, а еще именно благодаря им он обнаружил, что обладает зрением. Он осязал, чуял, слышал – но в черной яме под наваленными сучьями не видел ничего, пока не появились эти глаза. Поначалу они его пугали, потом озадачивали, и страх сменился крайним любопытством. Он смотрел прямо в них – а потом они вмиг исчезали. Это Казан отворачивал голову. А затем они снова сверкали на Ба-Ри из тьмы, да так внезапно, что от испуга он невольно прижимался к матери, которая всегда при появлении Казана как-то по-особому трепетала и вздрагивала.

Их историю Ба-Ри, естественно, так и не узнал. Ему было неизвестно, что Серая Волчица, его мать, была чистокровным волком, а Казан, его отец, – собакой. Природа уже принялась за свою чудесную работу над Ба-Ри, но и ее возможности не беспредельны. Со временем она подскажет ему, что его прекрасная мать-волчица слепа, но он никогда не узнает о страшной битве между Серой Волчицей и рысью, когда его мать лишилась зрения. Природа не могла ничего рассказать ему о лютой мести Казана, о чудесных годах их супружества, об их верности, об удивительных приключениях на нехоженых канадских просторах – она лишь могла сделать его сыном Казана.

Но поначалу – и потом еще много дней – была только мать. Даже когда глаза у Ба-Ри раскрылись широко-широко и он обнаружил у себя лапы, на которых можно было иногда понемногу ковылять во тьме, для него в мире не было ничего, кроме матери. Даже когда он подрос и смог уже играть с палками и мхом на солнышке, он все равно не знал, как она выглядит. Для него она была большая, мягкая, теплая, она лизала ему морду языком и разговаривала с ним, нежно поскуливая, так что в конце концов он обнаружил голос и у себя – слабое писклявое тявканье.