Бранкалеоне

— Сказывал отец мой, что тамошние жители чувствовали сильную обиду от солнца, ибо когда шли в город, оно било лучами в глаза, а когда выходили под вечер из города, возвращаясь домой, на обратном пути терпели то же самое. Казалось им весьма странно, что солнце, сотворенное Господом Богом на благо людям, столь им враждебно, что вот так досаждает; сетованьям их не было меры. Того ради они собрались на совет для обсуждения, каким способом защититься от этой обиды. Собравшимся, по обычному для них беспорядку, пришлось кричать вовсю, ибо сколько было пришедших, столько и мнений, и изобретенных способов. Иные говорили, что солнце желает поступать по своему усмотрению и нет средства переменить это по их прихоти, а надобно изобрести защиту, например носить круглый щит, коим отражать его удары. Другим эта забава пришлась не по нраву, и они говорили, что, попадись они потом служителям правосудия, их отведут в тюрьму, затем что при них — боевой доспех, следственно, улика, что они мятежники. Посему лучше укрыть глаза повязкой и так предохранить от повреждения. Иные, порицая этот способ как слишком опасный, ибо они, как слепые, могут ввалиться в канаву, предлагали лучше носить с собой сулею, полную розовой воды, и ею часто освежать удрученные глаза; но и это средство не было всеми принято, так что они сильно препирались насчет решения. Наконец поднялся голова и сказал:

«Любезные граждане, с нашим разумом мы ничего не добьемся, потому как хотя все объявляем себя мудрецами, однако же не имеем столь великой мудрости, чтобы противиться солнцу; потому, я думаю, будет лучше, если мы пойдем в университет, где такое множество ученых, да лучших в мире, и с ними потолкуем о пригодном средстве».

Всем понравилось это предложение; они избрали из своего числа двоих, чтобы отправились туда с сумкой, полной денег. По прибытии они справились о лучшем ученом, которого отыскали и рассказали ему о своем несчастии, усердно моля им пособить. Из их речей и сути дела он ясно понял, что это люди скорее забавные, чем мудрые, и уразумел, что они, не учитывая ни расположения своего места (которое было на запад от города), ни времени, когда совершают свой путь, приписывают несчастью или обиде, наносимой солнцем, то, что происходит по случайности. Поэтому вздумалось ему над ними потешиться. Итак, преувеличивая трудность этого дела как весьма важного, он взял два дня на ответ, ибо надобно ему хорошенько изучить свои книги, и прибавил, что не может читать без очков, то есть хотел бы освежать взор золотыми дукатами.

«Мессер, — отвечали они, — мы к этому готовы», — и, запустив руку в объемистую суму, вынули десять золотых скудо, которые отдали ему, прося приложить всяческое усердие им на помощь. В назначенный срок они вернулись и услышали от ученого, что в этом деле обнаружилась величайшая трудность и надобно ему приложить вящие усилия, которые, по его замечанию, заслуживают и вящей награды. Он прекрасным образом добыл из их сумы еще двадцать пять скудо и назначил другой срок, по истечении которого они явились снова. Тут он сказал им прямо: он-де обнаружил возможную причину их несчастия в том, что солнце на них прогневалось из-за какой-то обиды; итак, пусть согласятся сказать правду, обидели ли его и чем, ибо, конечно, найдется противу этого прекрасное средство. Они не знали, как сразу ответить, и взяли сроку вернуться домой и справиться у общины; засим отбыли, оставив доктору еще десять скудо ради доброго его расположения. Добравшись до дома, они созвали совет, на котором изложили свое поручение.

Они совещались об этом деле усердно, но не знали, что ответить, ибо не разумели, чем солнце обижено. Напоследок, когда послы изложили слова ученого, что солнце, несомненно, каким-то манером оскорблено и потому гневится, поднялся один из старейшин и молвил так:

«Возможно ли, что вы так дубоваты, чтобы никто из вас не замечал величайших обид, которые ежедневно наносятся солнцу? Разве вы не знаете (мне стыдно об этом говорить), что нет среди нас никого, кто, собираясь выпустить ветры, не выходил бы на свежий воздух? О, великая это ему обида, ибо приносится ему аромат самый неприятный, не говоря уж о том, что мы заставляем его постоянно заниматься просушкой таких перепелок или, лучше сказать, такой яичницы[104]».