Бородинское поле

увидел совсем невдалеке три немецких танка. Они стояли на

значительном расстоянии друг от друга, как бы образуя

полукруг; два из них тупо глядели в эту сторону стволами

пушек, не проявляя ни малейших признаков жизни. Третий,

самый ближайший, стоял задом, из разверзнутого,

искореженного радиатора еще дымилась тонкая струя.

- Эти что - мертвецы? - спросил Игорь, кивая в сторону

танков.

- Покойнички, - подтвердил Добрыня. - Вот тот,

левофланговый, вас подсадил. А потом мы его. Отлично горел.

До сих пор еще смердит.

- А "кум"?

- "Кум" далеко. Вон на краю балки, почти у среза кустов.

Теперь и Игорь рассмотрел вдалеке четвертый немецкий

танк. Проговорил негромко:

- Так это, кажись, тот самый, мой крестник. Мы с ним

состязались. А где-то недалеко от него, левее, не видно из-за

кустов, должен быть самый первый, который с первого

выстрела просверлили. А второй, выходит, все еще жив?

По кустам, запыхавшись, бежал заряжающий второго

танка, которого Добрыня посылал разведать южный край

балки. Взволнованно доложил:

- Товарищ командир... - но, увидев Макарова, запнулся и

уже к нему: - Товарищ лейтенант, там немцы. Сюда идут. По

кустам.

- Много? - быстро спросил Игорь.

- Точно невозможно определить - в кустах.

- А приблизительно? Два, двадцать или двести?

- Я видел человек десять, - смутился боец.

- Где десять, там и сто, - мрачно сказал Добрыня и

посмотрел на Игоря преданно-спокойным взглядом. - У нас,

товарищ командир, для пехоты есть несколько картечных

снарядов, да и патроны - почти полный боекомплект. Будем

отбиваться. А вот ежели кум со своей родней пожалует, тогда

песню про "Варяга" запоем.

- Пограничники в первый день войны, когда шли в

смертельную атаку, пели "Интернационал", - отчеканил Игорь. -

Я видел этих ребят на границе и сегодня видел, как лейтенант

Гришин - запомни его фамилию - за несколько минут до своей

гибели сбил "юнкерс" из противотанкового ружья.

Почему он вспомнил сейчас этого лейтенанта? Может,

вдруг почувствовал свой долг перед его памятью, священную

обязанность отплатить врагу. Он сейчас пожалел, что отпустил

тех двоих оставшихся в живых пограничников, свой "десант",

как назвал их Дмитрий Лаврененко. Как бы они сейчас

пригодились, именно сейчас, когда по узкой гряде кустарника к

ним крадется отряд врага. И еще ему захотелось пойти к

своему сгоревшему танку и собственными глазами увидеть

все, что с ним сталось, убедиться, что наводчик и заряжающий

убиты и сгорели в танке, что все произошло именно так, как

доложил ему этот маленький, щупленький Кирилл, его

спаситель, которого он при первой встрече не то что

невзлюбил, а принял с холодком, и теперь не мог избавиться

от досадного чувства неловкости и стыда. Он посмотрел на

Кавбуха долгим, пристальным взглядом и вдруг увидел в

Добрыне нечто новое, чего раньше не было или не

замечалось: спокойствие, хладнокровие и презрение к

опасности. И еще - уверенность и ответственность хозяина.

Мелькнула мысль: таким Добрыню сделали последние часы

боя, когда он, Игорь Макаров, лежал контуженый, без

сознания. Но эту мысль оборвало непреодолимое желание

пойти к своему танку, хотя он и понимал, что это невозможно:

во-первых, раненный в ногу, он не может идти, боль по-

прежнему не утихала, очевидно, задета кость, и, во-вторых,

там, возле его танка, теперь немцы. И тогда он с какой-то

жестокой злостью и от физической боли и оттого, что враг

возле его танка, приказал:

- Давай, Добрыня Никитич, шрапнелью по кустам!

- А может, вы, товарищ лейтенант, в танк? - предложил

Кавбух.

Игорь отрицательно замотал головой, и Добрыня понял:

уговаривать бесполезно. Приказав двум танкистам оставаться

здесь с лейтенантом, сам полез в танк и уже через несколько

минут ударил по кустам шрапнелью. Пулемет пока молчал:

Добрыня берег патроны. Отозвался и "кум", сразу тремя

снарядами, по-прежнему не двигаясь с места. Один снаряд

упал в нескольких шагах от танка, и Игорь слышал, как осколки

клевали броню. Когда он говорил о пограничниках, которые в

первый день войны умирали с пением "Интернационала", он

думал о судьбе своего взвода и о том, что почти не было

шансов на благополучный исход. Но не возможный

трагический исход боя пугал Макарова - Игорь не был трусом,

тревожило ранение, которое делало его беспомощным.

Случилось то, что должно было случиться: встреченные

шрапнелью фашисты залегли и не решались двигаться

вперед, на советский танк; обезноженный "кум" не спеша

посылал снаряд за снарядом, но значительное расстояние не

позволяло ему точно поразить танк, тем более лобовую броню.

Вот тогда-то и появились еще три немецких танка. Только шли