Борисов-Мусатов

Каждое новое большое полотно Мусатова становилось по-своему очередным явившимся ему откровением. Мы только прикоснулись к ряду непростых интимных переживаний художника, в которых соединялись вера и сомнения, радость и неотошедшая тень долгого личного одиночества. Если до этого многие его работы были своего рода романсами в живописи, были — по прекрасному определению А. Русаковой — «живописными элегиями», если «Водоем» — это живописная поэма о гармонии мира, то «Изумрудное ожерелье» — скорее «живописная мистерия».

Теперь можно представить тоску и досаду Виктора Эльпидифоровича на то, что как назло именно «Ожерелье» больше других его работ вызвало непонимание или примитивные суждения. Лена Мусатова вспоминала, что зрители как сговорившись все время спрашивали о смысле названия «Жемчужное ожерелье» и указывали перстами на украшение на шее второй слева девушки. Возможно, это и послужило причиной переименования полотна, чтобы переключить это восприятие в более обобщенно-смысловой план. Как-то на вопрос, чем же так хороша эта девушка с ожерельем (в первом ее варианте), Мусатов сдержанно отшутился: «Она хороша уже тем, что окончательно глупа».

Но непонимание публики еще куда ни шло. Когда в декабре 1903 года художник привез «Изумрудное ожерелье» в Петербург, чтобы показать его вместе с «Водоемом» в залах Академии на выставке Московского товарищества, даже друзья встретили «Ожерелье» неожиданно холодно. И Мусатов написал тогда жене: «Дорогой друг, картину свою… привез благополучно… Рама необыкновенно подошла к ней. Картина выиграла несравнимо. Но мало кому нравится… Ульянов… говорит, что я потерял себя… что „Гобелен“ несравненно выше, что даже „Призраки“ лучше. Но я вижу, что такой вещи я еще не писал… Ты знаешь, как-то на душе стало спокойно, когда увидел, что понимаешь только ты одна. Значит не только я не упал, а поднялся… После полюбят».

Глава II

1

Ночью на палубе парохода долго разговаривали два художника. Рассказывая младшему другу о тяжком опыте своих ученических лет и жестко отзываясь о недостатках художественного образования в России, где не привыкли смотреть на искусство с таким почтением, как, скажем, в Италии, Мусатов советовал ехать учиться за границу. Там художник своим делом занят, а «мозги там мусолить предоставляют газетчикам…». Оба художника понимали друг друга — сближали общие неприятные переживания произошедших недавно в Саратове событий.

«Каждый из нас, — запомнил в ту ночь Кузьма Водкин мусатовские слова, — полон смысла и чувства и социального содержания, живопись вскроет все это…»

Слушая, волнуясь, Водкин про себя поддакивал. Вот именно! «Живопись вскроет…» А не суетная беготня «за сюжетами», не примитивно-обличительные или смиренно-сусальные картинки. Тут как вам угодно, но и этот поворот указан свыше: «глагол времен»… Низкий поклон всем крамским и ярошенкам. Но маятник-то качнулся и в России в другую сторону — похоже, к новому «проторенессансу», а даст Бог — дойдем еще и до своего Высокого Возрождения. «Индивидуализм» — грех, говорят, смертный нашего времени. Клеймят их этим словом кому не лень, кто искусства не понимает. Но недаром каждому дана свыше его мера таланта и каждому свой срок. И заповедано: растить душу свою. И нет греха в «универсализме» старых мастеров (и Ницше понимать можно как призыв к полному горению духа). Главное, чтобы добру и свету служил твой дар! Только тупицы не видят, что в Божественной, вечной Красоте, прославляемой Леонардо, Джованни Беллини, Веронезом — «социального» хоть отбавляй! Каждый из титанов этих неизменно славил кистью Творца и все его создания. Вновь вспыхивали они для всех: словно художник, как ветхий Адам, в озарении именовал все вещи, предметы и тварей… Да и кто из этих мастеров отсиживался в «башне из слоновой кости»? Хороша была башня у Тинторетто — «демиурга-красильщика»… Да и эстетские «хоромы» Мусатова — за деревянным забором, в полумраке комнаток-клетушек — Водкин уже повидал. Позавидовал главному: рабочему уюту…

В том-то и дело, чтобы, не ползая улиткой, соединять «потребу дня» с вечным. А вот не угодно ли полистать саратовские газеты: чем второй год подряд более всего озабочена художественная общественность? Важное дело: обсуждение скучных проектов памятника Александру II… Как же не сторониться Мусатову этой казенной скуки, не держать свой душевный мир «в изоляции»?.. Но, с другой стороны, не он ли приехал из Парижа с твердым убеждением: наше место — жить в России, «жить, то есть бороться со всякой отсталостью»?.. И когда эта отсталость идет походом на молодое, свежее, еще не утвердившее себя в искусстве — надо подниматься и выходить навстречу. Надо, чтобы обитель на Плац-параде была похожа на крепость, где собирается маленький, но сильный боевой «гарнизон». Надо давать бой, даже если вся окружающая обывательщина утверждается господствующим правопорядком, а поражение более вероятно, чем победа.