Бояться нужно молча

Делаю шаг. Очередь к драгоценным пакетам с белой кашей тянется от самых дверей. Я становлюсь в конец и едва сдерживаю вскрик — там та, чьи глаза до боли похожи на глаза Ника. Только эти — в сто раз холоднее и жестче. В них нет ни капли наивности. Она, как и раньше, носит каре и красит волосы в русый цвет. Как и раньше, ненавидит меня. Ничего не меняется.

И не поменяется. Никогда.

Альба.

Она тоже в белой пижаме. Опирается на стену и дрожит. Бежать поздно: мы слишком близко.

— З… Здравствуй, — заикаюсь я.

— И ты здесь, — горько фыркает она. — Почему-то я не удивлена.

— Карма?

— Да.

Мы разговариваем как подруги. Для остальных наши фразы — вежливость, для меня — напоминание о том дне. Во всем: в движениях, во взгляде, в интонации — обвинение. Это забавляет Альбу. Ей нравится играть с моей слабостью.

— Сколько лет, — натянуто улыбается она. — Как жизнь, Шейра?

— Обычно.

Проклинай меня. Мечтай о моей смерти. Тогда я не буду чувствовать себя так паршиво.

Пакеты раздают быстро. За минуту очередь доходит до нас. Мы подносим индикаторы к считывающему экрану. Вспыхивают наши имена. Пышная женщина в фартуке протягивает еду и желает приятного аппетита. Мы берем посуду.

— Я завтракаю в том углу. — Альба кивает на столик у окна. — Составишь мне компанию?

Эта девчонка, с которой мы столько лет избегали встреч, хочет пообщаться. Хочет посмотреть, как я буду ковырять кашу, не в силах съесть ни грамма. Хочет насладиться моей недосмертью.

— Ладно, — вздыхаю я.

Мы усаживаемся друг напротив друга. Альба бодро разрывает пакет. Ее тарелка пустеет с неимоверной скоростью.

А я видеть не могу еду.

— Что, плохо? — Она наклоняется ко мне. — Три дня назад я была хуже, чем ты сейчас.

— У тебя тоже рецидив?

— Да.

Я пытаюсь понять, что прячется за доброжелательностью, — безрезультатно.

— Сейчас лучше. Надеюсь, пройдет. Хотя… Вдруг это только начало? — В ее голосе дребезжит паника.

Она напугана и жалуется той, кого ненавидит больше всех на свете.

— Почему? — щурюсь я.

— О чем ты?

— Почему мы за одним столиком? Зачем я тебе?

Она смеется. Ей тяжело говорить об этом. Так же, как и мне.

— Меня до сих пор бесит твоя прямолинейность, Шейра.

— И все же.

Прости, Альба, но ты не уйдешь от ответа.

Она стареет лет на двадцать. Улыбка меркнет.

— Мне кажется… Шейра, нам пора заканчивать молчаливую войну. Произошел несчастный случай.

— Как будто твои слова что-то изменят, — бросаю я холодно.

— Но ведь ты веришь, что он жив. Веришь же?

Да, да, он жив. Конечно, жив.

— Он бы дал о себе знать.

Я больше не притворяюсь, что ем. Вилка выскальзывает из пальцев.

— Зачем ты так, Шейра?..

Почему она общается со мной как с другом? Она не имеет права рыться в прошлом, ни на секунду не покидающем меня.

Не имеет права подбираться к запретной двери.

— Ты сошла с ума, Альба.

— Послушай. — Она поднимает руки. — Я вела себя глупо. Тела Ника нет. Утешители сказали, что травма вызвала необратимые процессы в организме. Его изолировали, потому что он стал опасен. Потому что стал… сущностью. Я не верила. Мы ведь даже не знали, где он. Но вдруг это правда?

Еще десять лет назад здоровым людям не разрешалось общаться с сущностями. Ради их же безопасности. Но потом закон отменили — слишком много невиновных начало седеть, и у этих невиновных были близкие и родные.

— Тогда почему Ник не позвонит? Почему? — напираю я. Откуда во мне столько жестокости?..

— Он думает, что я не верю.

Я впервые вижу ее такой старой. Бледная кожа, тысячи морщин и пустые глаза. От девятилетней девочки, с которой я играла днями напролет, не осталось и следа.

— Наивность убьет тебя, — шиплю я, вскакивая.

Сидеть рядом с Альбой невыносимо. Особенно сейчас, когда она простила меня.

Когда я ненавижу себя дважды.

Я, не оглядываясь, мчусь в уборную. Ряды душевых кабинок, точно зубы, выстроились вдоль стен. Я встаю под душ и поворачиваю кран. Ледяная вода впивается в кожу. Брызги мочат пижаму, висящую на двери, но я не уменьшаю напор в надежде смыть наш с Альбой разговор. Рьяно тру плечи, ноги, живот. Захлебываюсь. Кашляю. Слепну от слез.

На обратном пути проверяю индикатор — тускло-зеленый. Может, все налаживается?

В палате меня ждет Кир. Он развалился на кровати в обнимку с большой походной сумкой.

— Принес вещи. Зубную щетку, расческу…

— Спасибо, — выдыхаю я.

Мы молчим. Долго-долго. Кир не достает меня вопросами — лишь сочувствует опущенными глазами и слабыми кивками.

— Мы навестим Эллу. Обязательно, — произносит он, понимая, что я уже не разрыдаюсь от одного его слова. — Когда тебя выписывают?

— Я здесь не задержусь.

— Завтра квест, не забыла?

Квест?

Кир будто отдал мне ключ от комнаты с воспоминаниями. Как же давно я не думала о господине с черным пальцем!

— Вдруг он поможет Элле? Все-таки в письме шла речь о третьем блоке.

И о том, что мне это выгодно. Оскар намекал на мою болезнь. На мое стремительное обнуление.

— Я пойду на квест.

— Вряд ли тебя выпишут так быстро.

— И что?

— Сова, ты… Короче, можешь на меня положиться.

— Мы вроде не снимаем мыльную оперу, — усмехаюсь я.