Бои местного значения

С наслаждением затягиваясь крепкой махоркой, Саук прятал руку с толстой самокруткой под плащ-палатку. Он был моим сверстником. Мне нравилось его открытое лицо, немногословность и исполнительность. Сержант Саук был в роте лучшим командиром отделения. На учебных стрельбах его похвалил начальник артиллерии дивизии. Этого удостаивались совсем немногие. Мне всегда хотелось сказать Сауку доброе слово. Ему, как я заметил, тоже не терпелось чем-то со мною поделиться.

— Письмо вчера получил, товарищ лейтенант! В школу вместе ходили. Она мне записочки писала на уроках. Ходили с нею по улицам станицы, в кино и молчали… Дух перехватывает от волнения, а сказать нечего!

Послышался гул самолетов. Мы остановились, прислушались.

— Фрицевские, — распознал Саук по завыванию моторов. — Я побегу к отделению.

Самолеты на этот раз пролетели стороной. Сержант мне так и не успел рассказать о своей знакомой, приславшей ему письмо.

В село рота вошла, когда уже рассвело. Выставив караул и отдав необходимые распоряжения командирам взводов и старшине, я направился в ближайший дом. Постучал. Мне сразу же открыли, словно ждали моего прихода. Я извинился.

— А я не спала, — приветливо сказала молодая женщина с гладко зачесанными назад волосами.

Она пригласила меня в комнату, довольно уютную и чистую. В простенке висел портрет Лермонтова. В стеклянной вазочке на столе стояли полевые цветы. Среди них выделялись яркой свежестью васильки. Звонко тикал будильник. Все это для меня было неожиданным. Запахло домом, порядком. Какое-то время я стоял у порога и раздумывал, стоит ли мне оставаться в этой комнате или пойти в сад за домом и там переспать на плащ-палатке. Я был весь в пыли и страшно устал за ночь. Мне хотелось где-нибудь быстрее прилечь.

В такой комнате я не находил для себя места.

— Проходите. Садитесь. Я сейчас согрею чай.

Я решительно запротестовал против чая и просил не беспокоиться.

— Где мне привалиться?

В руках у меня была шинель, плащ-палатка и вещмешок.

— Я вам разберу кровать, — сказала хозяйка. У стенки стояла убранная, с двумя подушками, узкая металлическая кровать с никелированными дугами. Женщина сразу же принялась разбирать постель.

— Не разбирайте. Я ухожу.

— Никуда вы не уйдете. Мы живем с сестрой. Вчера она уехала в город. Кровать свободная. Не стесняйтесь. Меня зовут Екатерина Андреевна, а вас?

— Алексей. Спасибо, Екатерина Андреевна, только я весь в грязи. Уберите все белое с кровати.

Про себя я отметил, что она, наверное, учительница. У нее было строгое лицо даже тогда, когда она улыбалась, к тому же красивое и умное. А учителей, как недавний школьник, я побаивался.

У изголовья кровати стояла высокая этажерка, заставленная книгами. Все это как-то подкрепляло мое предположение. Разбирая постель, Екатерина Андреевна ничего не говорила, но я чувствовал ее искреннее сочувствие и заботу.

В передней комнате стояла миска под умывальником, ведро с водою и кружка. Я вышел на улицу и снял гимнастерку. Она вынесла мне белое полотенце.

— Снимайте с себя все и положите на стул, — приказала мне Екатерина Андреевна.

«Этого еще не хватало», — подумал я с робостью бывшего ученика.

Она ушла в другую комнату. Я быстро разделся и как только прикоснулся к белоснежной простыне, сразу же куда-то провалился и ничего не слышал, пока меня не разбудил старшина. Около кровати на табуретке лежало выстиранное и выглаженное обмундирование. Старшина принес мне белье. Я искупался в речке и облачился во все чистое. Вся рота купалась, стирала обмундирование, приводила себя в порядок. Потом мы с Екатериной Андреевной завтракали, обедали, пили чай из чашек на блюдцах, и теперь она в свою очередь стеснялась брать разложенный на столе армейский паек — сахар, масло, консервы и даже печенье к чаю.

Преподавала она в местной школе литературу. Муж ее, тоже учитель, был на фронте, как она считала, хотя вестей от него не было еще с прошлого года. Они вместе закончили педагогический институт, вместе приехали в это село, работали в одной школе. Обо всем этом я узнал вечером, когда мы сидели с ней у раскрытого окна, не зажигая свет. Да и зажигать было нечего.

О литературе Екатерина Андреевна говорила с таким увлечением, которого мне раньше не приходилось слышать. Как экскурсовод водила она меня по страницам знакомых произведений и всякий раз открывала мне что-то новое во дворцах с пышными балами, в крестьянских избах с земляными полами, на полях сражений, в степи у обоза, на пашне у свежей борозды, на лугу с копнами сена… Говорила Екатерина Андреевна медленно, как на уроке, с интонацией, которой владеют только учителя. Слушая ее, мне казалось, что со страниц сходили живые люди, они вторгались в жизнь, заставляли задуматься всех живущих о смысле жизни, о чести и подвиге.

За окном стояла удивительная тишина летней ночи. Доносился только лай собак. Не верилось, что где-то рядом громыхает война.

Екатерина Андреевна замолчала и через некоторое время спросила:

— Вы любите стихи?