Бои местного значения

Шофер был убит. Пуля попала ему в голову. По его белому полушубку стекала струйкой кровь. Потрогав еще раз шофера, навалившегося на руль, я выскочил из кабины.

— Что там? — спросил шофер с другой машины.

— Убит.

— Опять заходят, — сказал он, запрокинув голову назад. Бросился к своей машине, включил мотор и попытался объехать нашу полуторку на своем ЗИСе, но машина сразу же забуксовала в снегу и теперь закупорила дорогу окончательно. Позади остановилось еще несколько автомашин. Кто-то упорно сигналил, кто-то ругался…

«Юнкерсы» выстроились один за другим и с воем падали в пике на автомашины, которые сверху хорошо виднелись на снегу. По самолетам никто не стрелял. Шоферы и все, кто ехал в кузовах и кабинах, забрались под машины или бежали к берегу. У меня тоже сначала мелькнула мысль забраться под свою полуторку, но я тут же передумал и побежал к берегу. Уже где-то рвались первые бомбы, а я все бежал. Глухие разрывы приближались.

Я упал в глубокий пушистый снег на ветки лозняка, которые летом наверняка купались в воде. Содрогалась от разрывов земля, трещал лед, что-то валилось вокруг меня, глухо падало в снег. Я поднял голову и увидел, что сверху летят какие-то черные комья и вырванные с корнем кусты. На реке виднелись провалы и черные полыньи. Полуторка все еще стояла. И вдруг — резкий удар по голове. Из глаз пучками посыпались искры. Я, словно во сне, куда-то провалился, все куда-то поплыло, растворилось в дымке… Очнулся оттого, что мои ноги лежали в ледяной воде. В ушах стоял звон, голова была тяжелой. Я прислушивался, но ничего не слышал. Попытался подтянуться, ухватившись за ветки кустарника, но руки не слушались, голова плохо держалась, а под ногами не находил опоры. Я все отчетливее понимал свое положение.

Больше всего меня страшила река. Позади она была черной. Я, кажется, звал на помощь, но голоса своего не слышал. Никто ко мне не подходил. Не поднимая головы, я стал еще упорнее цепляться за кусты, подтягивался, а мои ноги по-прежнему оставались в воде. Тонкие мерзлые ветки ломались, но они были моим спасением, и я тянулся к ним, пока не встал на колени, а потом и во весь рост.

Ни одной машины не было видно. Там, где они стояли, теперь были темные разводья. Я карабкался по крутому склону, проваливался в глубокий снег, но поднимался все выше. Увидел в стороне несколько шоферов и побрел к ним. Что было дальше, узнал из рассказа маленькой, сгорбленной старушки, которая бесшумно ходила по большой рубленой избе. Лежал я на громадной русской печке. Оттуда с удивлением наблюдал за жизнью в доме. Казалось, что попал в другой мир, и удивлялся тому, что этот мир существует. Все, что происходило, представлялось мне теперь не иначе как сон. Я даже начал сомневаться — а со мною ли все это случилось?

Мысли текли медленно. Не хотелось шевелиться, не хотелось даже повернуть голову. Так и лежал неподвижно, только глазами косил по сторонам. В моей голове мир разделился на две части — на передовую и на эту тишину в деревенской хате. Здесь я не мог представить существование переднего края с его грохотом, со всеми его зигзагами на грани жизни и смерти. Было удивительно, что вот на земле есть все-таки место, такое тихое, что люди слышат мерное тиканье ходиков, где безмятежно раскачивается из стороны в сторону маятник. На полу большой рыжий кот не отходил от хозяйки, дугой извивался у ее стоптанных валенок. На деревянном ведре с водой вместо кружки лежал вместительный почерневший черпак. В углу висела икона с изображением какого-то святого. Святой был очень похож на моего деда Павла. У него была такая же борода и так же подстрижены волосы. Вот только руки он неестественно сложил на груди, а над головой полукругом светилась золотистая дуга, которая, как мне казалось, была совершенно не нужна. Без нее почти ничего бы не напоминало о святом и об иконе. Вылитый дед Павел с белой окладистой бородой!

Озабоченная старушка ни на минуту не приседала. Временами, будто о чем вспомнив, наспех крестилась перед иконой. Проходя мимо печки, останавливалась, прислушивалась к моему дыханию — жив ли я, снова крестилась и шла дальше. На печке стало припекать, мне пришлось поворачиваться с боку на бок. Припекало и в ногах. Значит, ноги что-то чувствуют. Приходили доктор с медсестрой. От них я узнал, что нахожусь в дивизионном медсанбате.

Через неделю я возвратился из медсанбата в полк как ни в чем не бывало — у меня даже насморка не было.

— Где ты был? Что с тобой случилось? — накинулся на меня Петр.

Когда я ему рассказал, как трещал лед и проваливалась машина с шофером, которого он знал, Петр уставился на меня с раскрытым ртом, а потом у него вырвалось:

— Да ты что?

Все это время он беспокоился обо мне, просился на поиски, его никуда не пустили. Расспрашивал всех… Ничего ему никто не мог сказать. Я верил Петру, он был моим другом. Одно его присутствие согревало меня.

Кравчук, как обычно, возился с оружием и, казалось, не проявлял особого интереса к моему появлению, но и он прислушивался к нашему разговору.