Бои местного значения

— Поезжай через лес, — объяснял вдогонку Кравчук. — Прямо. Потом спустишься за лесом в глубокую балку, а там увидишь Хорошево. В нем КП полка. Рядом батальон.

Лес, о котором говорил Кравчук, виднелся метрах в пятистах от деревни. Не доезжая до него, я увидел справа у дороги несколько трупов, наполовину занесенных снегом. Они чернели на белом снегу. Лошадь шла медленно. Судя по одежде, в снегу лежали не солдаты, а, видимо, местные жители. Один убитый лежал настолько близко от дороги, что его ноги чуть не попадали под полозья.

«Кто они? Почему их не убирают? За что они были расстреляны немцами?» — спрашивал я себя.

Кругом ни души. Мела поземка. Я сидел на санях, повернувшись спиной к ветру. До меня долетала перестрелка, слышался скрип полозьев. Высоко в небе поблескивали холодные звезды.

Приближался лес. Там, где-то на обочине дороги, была точка полкового склада боеприпасов, выброшенная вперед в ходе наступления. Охранял ее и отпускал в роты патроны, мины, гранаты рядовой Дунин. Это о нем говорил Кравчук, когда мы приехали с Петром. Скоро я заметил этот склад и его хозяина и остановился. Высокий, молчаливый, с мрачным худым лицом, Дунин всегда как-то держался в стороне. Я не видел, чтобы он с кем-то говорил. Если кто спросит его, ответит, и на этом точка. Чем-то он был глубоко озабочен, но держал все в себе, и никто не знал его дум, а может быть, и горя. Когда я подошел к нему, он сидел на ящике, сгорбившись, с винтовкой на коленях и грел руки над небольшим костром. Высокие снежные стены, прикрытые сверху хвоей, со стороны укрывали костер. Этот снежный закоулок был его жильем вот уже две недели.

— Как вы тут? — сочувственно спросил я его. — Почему вас не подменят?

— Не знаю, — угрюмо ответил Дунин, не поворачивая головы.

— Я скажу Кравчуку. Паек вам привозят?

— Привозят.

Больше он ничего не сказал. Не жаловался, не просил. На его давно не бритом лице выделялся большой нос, посиневший до черноты на холоде. Мне жалко было оставлять Дунина одного в лесу. Я еще немного постоял около него, но он никак не реагировал на мое присутствие.

— Я поехал.

— Езжай.

Не знаю, сколько я отъехал от Дунина, как увидел метрах в десяти от дороги сидевшего под деревом бойца с винтовкой, припорошенного снегом. Я стал громко понукать лошадь, чтобы сидящий услышал, но он не шевелился. Я еще раз как-то неестественно громко закричал на лошадь. Солдат оставался неподвижным, и лошадь не ускоряла шаг. Такого мне еще не приходилось видеть ночью в лесу. У меня по спине побежали мурашки при мысли, что красноармеец мертв, хотя сидит как живой. Над ним я заметил полевые провода и подумал, что, наверное, связист.

«Может, еще жив?» — подумал я и остановил лошадь.

Снег давно замел его последние следы, запорошил глаза и чуть раскрытый рот. Между колен стояла винтовка, которую он обхватил руками. Делать тут мне было нечего.

Слишком долго я еду. Там ждут пулемет. Я рванул на себя вожжи, лошадь, видимо, не ожидала этого и несколько шагов прошла быстрее обычного. Потом поплелась тише.

Дорога из леса вывела меня на небольшое поле, которое было усеяно убитыми, как жнивье в летнюю пору снопами. Нетрудно было догадаться, как они бросились из леса на немецкие пулеметы и автоматы и полегли на этом поле. Снег укрыл их всех белым покрывалом, но ветер сдувал снег, чтобы их, отвоевавших это заснеженное поле ценою собственных жизней, видели живые. Как ни старалась поземка снова укрыть их, наметая над каждым снежную могилу, они чернели небольшими бугорками в февральской ночи. Все они были мои однополчане, мои сверстники или чуть постарше и вот уже погибли на этой войне.

Опять я набросился на лошадь. Она засеменила, сани заскользили свободнее. Уже на краю спуска в глубокую балку я спрыгнул на ходу с саней и пошел рядом. Было тут крутовато, но мне не пришлось сдерживать лошадь, хотя сани все время набегали на нее и сталкивали почти к самым ушам хомут.

Приближалась трескотня переднего края. На той стороне балки виднелось Хорошево.

На дне балки, у дороги, я застал за работой полковую похоронную команду. Она почти целиком состояла из музыкантов полкового оркестра. Одного из них, барабанщика Сашу Аверьянова, я знал еще по Подмосковью. Он никогда не унывал, всегда что-то насвистывал или напевал про себя.

— Привет артснабжению от могильщиков! — кричал мне хриплым голосом Александр. Видно, что он уже обвык и на этой работе.

— Привет…

Он стоял с лопатой у глубокой воронки и дымил цигаркой. У них как раз был перекур.

— Закури.

— Не курю. Не забудьте забрать одного в лесу, у дороги…

— Дойдет очередь и до него, — равнодушно ответил мне Александр. — Теперь ему торопиться некуда.

В деревне, в одном из уцелевших домов, мне быстро удалось найти комбата. Он вышел со мною из дома, и я показал ему пулемет.

— Работает?

— Можно попробовать.

— Оставь лошадь за домом, а то не на чем будет ехать обратно. И сам там постой. Сейчас пришлю ординарца. Вместе оттащите в роту. Там и попробуешь.