Читаем Бои местного значения полностью

Сняв шапку с лысой головы, он показал нам широким жестом на пол. Глаза у него блестели от выпитого. Перед ним на ящике из-под мин стояла уже пустая кружка, разломанный хлеб и консервная банка с торчавшим из нее ножом. Кравчук был хорошим оружейным техником, хотя до мобилизации в армию работал мастером на какой-то текстильной фабрике. По характеру человек мнительный и сварливый, он уставился на нас своими маленькими нетрезвыми глазами (в них сверкала непонятная нам неприязнь) и хотел сказать что-то едкое, колкое, но, видимо, пока не находил нужных слов. Мы стояли перед ним в нерешительности, а он смотрел на нас.

Такой встречи мы не ожидали. Обстановка нас настолько поразила, что мы не смогли сразу прийти в себя. Я впервые видел Кравчука пьяным. Мне хотелось быстрее уйти куда угодно, хоть на мороз, и там мерзнуть всю ночь до утра, только бы не стоять перед ним.

Рядом с Кравчуком сидел старшина Чулков и наш любимец дядя Вася, выполнявший обязанности старшины полковой оружейной мастерской. Он приехал раньше нас. Нам пришлось в дороге задержаться, пока шофер менял скат.

— Налей хлопцам, — сказал дядя Вася, обращаясь к Чулкову. — Видишь, от холода почернели.

— Почернели, — зло передразнил его Кравчук. — Дунин неделю сидит в снегу на снарядных ящиках и не почернел. Сидит в шалаше из снега, как Дед Мороз с новогодними подарками!

— Ладно тебе, — прервал его Чулков. — Дунин еще в гражданскую сидел на снарядных ящиках, а им по восемнадцать!

Нас удивило то, что Чулков называл Кравчука на «ты», чего мы раньше не слышали. Они были примерно одного возраста, но Кравчук — начальник мастерской, а Чулков всего-навсего старший оружейный мастер.

— Наливай, наливай, — торопил дядя Вася.

Чулков налил в кружку разбавленного спирта и протянул Петру. Петр покрутил головой. Тогда Чулков сунул в мои замерзшие руки кружку, которую я чуть не уронил. Кравчук заскрежетал зубами. Я тоже отказался пить. Дядя Вася и Чулков не настаивали.

— Нет, нет, вы посмотрите на них, — бормотал Кравчук. — Они отказываются, а их уговаривают… Детский сад!

Я выпил впервые в жизни, и только потому, что мне не хотелось подводить дядю Васю и Чулкова. Внутри как бы обожгло и перехватило дыхание. Я задыхался. Дядя Вася подал мне котелок с водой и кусок хлеба. После меня выпил Петр. С ним случилось то же. Мы молча жевали хлеб, вытирая рукавами слезившиеся глаза.

— Привыкайте, — сказал Чулков. — Дело солдатское.

Я сразу почувствовал, как растекается по телу тепло, сладко кружится голова. Мне хотелось лечь, свернуться в углу и спать — не просыпаться.

— Вот что, братцы, — обратился к нам Чулков. — Вы на войне. На передовой. Она вот тут, за лесом. Рукой подать. Утром этот дом был у фрицев, а сейчас у нас. Так вот, пока будете жить, запомните…

— Жить?.. — опять пробормотал Кравчук, и рот его скривился в недоброй, пьяной улыбке. — Это еще надо посмотреть!

— Так вот… вы на войне, — повторил Чулков. — Ясно?

Мы молчали, подавленные всем этим. Что он хотел сказать?

— Так вот! Никто не будет заботиться, где вам ложиться, постели разбирать тоже никто не будет… Спали, ели или пили — спрашивать тоже никто не будет. На войне надо самому заботиться о себе. Никому никакого нет дела до того, было вам холодно или жарко. Всем холодно и всем жарко. Война… Этим все сказано…

Мы знали уже кое-что о войне, но пока еще далеко не все, и поэтому слушали его внимательно. Нам пришлось под Москвой попробовать фронтовой каши, но то, о чем говорил Чулков, обжигало нас изнутри, как выпитый спирт. Тогда нам еще не представлялось все таким жестоким и мрачным. Мы, вчерашние школьники, старательно разбиравшие на уроках положительные и отрицательные качества литературных героев, глубоко верили в человечность и надеялись, что она будет сопутствовать нам вечно. На наших пальцах еще были следы школьных фиолетовых чернил, которыми мы писали сочинения о высоких идеалах любви, честности, преданности, торжестве справедливости, ненависти к подлости, трусости, мещанству… И конечно, нам хотелось слышать от старшего не только о жестокости войны. Всю ее суровость и тяжесть мы чувствовали, как никто другой, ибо мы были особо ранимы. Для нас каждый шаг на войне был открытием и потрясением. Нам еще не приходилось до сегодняшнего дня переступать через убитых и пить спирт. А Чулков воевал чуть ли не с первого дня. Побывал в окружении, вышел из него и вынес на себе станковый пулемет! Для нас он бывалый солдат и высший авторитет. С ним мы были готовы идти в огонь и воду.

— На войне, — продолжал Чулков, — надо уметь в узком окопе, набитом народом, вот как в этой хате, пройти так, чтобы никого не задеть, а в открытом поле, где, кажется, никого не видно, всех сшибать, иначе тебя сшибут. Ты — или тебя. Таков закон войны.

— Он вас научит. Вы его только послушайте, — крутил головой дядя Вася. — Мудрец, да и только!

Перейти на страницу:

Все книги серии Память

Лед и пепел
Лед и пепел

Имя Валентина Ивановича Аккуратова — заслуженного штурмана СССР, главного штурмана Полярной авиации — хорошо известно в нашей стране. Он автор научных и художественно-документальных книг об Арктике: «История ложных меридианов», «Покоренная Арктика», «Право на риск». Интерес читателей к его книгам не случаен — автор был одним из тех, кто обживал первые арктические станции, совершал перелеты к Северному полюсу, открывал «полюс недоступности» — самый удаленный от суши район Северного Ледовитого океана. В своих воспоминаниях В. И. Аккуратов рассказывает о последнем предвоенном рекорде наших полярных асов — открытии «полюса недоступности» экипажем СССР — Н-169 под командованием И. И. Черевичного, о первом коммерческом полете экипажа через Арктику в США, об участии в боевых операциях летчиков Полярной авиации в годы Великой Отечественной войны.

Валентин Иванович Аккуратов

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне