Бои местного значения

Впереди было еще много немецких хуторов. Полки дивизии повернули на северо-запад к границам Восточной Пруссии. Уже где-то далеко в тылу, словно на другой планете, остались брянские леса и затерявшийся в них на крутом берегу Десны городок, в котором жила Валя. После того памятного разговора с помощником начальника штаба, капитаном Акишкиным, я перестал ей писать. Потом не раз сам себе выговаривал за то, что не отвечал на ее письма, но принятое решение не нарушал. Часто перебирая в памяти тот единственный разговор с ней, ловил себя на мысли, что она не успела мне рассказать о себе. Что-то было не досказано, какие-то намеки так и остались не понятыми мною намеками. И все же я очень обрадовался письму Вали, вспомнившей вдруг обо мне. Она не упрекала меня ни в чем, писала о больной матери, о намерении поступить в институт, о своем отце, который тоже находился на фронте, высказывая надежду получить от меня ответ. И эта надежда показалась мне искренней. Я поверил в нее. Не откладывая в долгий ящик, сразу же принялся за письмо. Валя ответила мне также быстро. Переписка возобновилась. Я много раз перечитывал ее последнее письмо, в котором она приводила слова матери, настойчиво советовавшей ей держаться меня. Это звучало как завещание матери перед смертью. Теперь осталась она с младшим братом под крышей памятного мне дома вдвоем.

В раздумьях над этими строками застал меня неожиданный вызов к командиру полка.

Полковник Лапшин принял меня в просторной комнате крестьянского дома и почему-то сурово и подчеркнуто официально выслушал мой доклад. Его строгое лицо, изрезанное глубокими морщинами, было насуплено. Еще по дороге я перебирал все последние события и не нашел никаких фактов, за которые можно было ожидать разнос от начальства, но тучи сгущались, надвигалась гроза.

— Читай, — протянул он мне конверт-треугольник, а сам заходил вокруг меня. Я стоял, читал письмо, содержание его обрушилось на меня как снег на голову. Стиснув зубы, я едва сдерживал себя. Меня вдруг затрясла мелкая лихорадка. Дочитав последнюю строчку и задыхаясь от волнения, я выпалил:

— Это же грязная анонимка! Неужели не видно?

— Закури, — показал командир полка на папиросы на столе. И как-то неопределенно кашлянул.

— Спасибо, не курю.

— Давно ты ее знаешь?

— Нет… Но я ее люблю!

— Все сказал?

— Все, — сердито ответил я.

Полковник бросил со злостью на пол окурок и снова закурил.

— Значит, тебе все равно, кому твоя Марлен песенки пела? — строго спросил командир полка.

Мне пришлось еще ниже опустить голову. Неужели эта девушка, Валя, могла так низко опуститься? Я не мог этому поверить. А тот, кто прислал анонимное письмо командованию части, удивлялся, как это командир Красной Армии может писать письма с фронта немецкой певичке. В моей голове творилось что-то невообразимое. Я оказался между двух огней. Валентина чем-то притягивала меня к себе, а певичка не только отталкивала, но я готов был расправиться с ней, как с предателем.

— Фрицам она все же пела, — резко сказал полковник, остановившись против меня. — Это тебе ясно?

Выражение его лица торопило меня.

— Ясно, — угрюмо кивнул я.

— Выбрось из головы эту… если хочешь остаться на батальоне в моем полку.

— Товарищ полковник, я готов воевать рядовым, — по какой-то молодой инерции не сдавался я, несмотря на то что полковник в упор уставился на меня. Он не ожидал этих слов, да и я их тоже не собирался произносить, но получилось как-то неожиданно для самого себя. Слова были сказаны.

— Да… — протянул полковник. — Горяч ты, я вижу!

— Разрешите мне вернуться в роту, — искренне попросил я командира полка.

— Не будь капризным ребенком: это хочу, это не хочу.

Длинный зуммер телефонного аппарата прервал наш разговор. Лапшин подошел к аппарату.

— Не спеши, — сказал он кому-то в трубку. — Докладывай все по порядку и без паники. Ну и пусть гудят… Наблюдайте.

Полковник положил трубку, сильно потер морщинистый лоб, как бы припоминая, на чем остановился наш разговор, но так и не вспомнил или решил к этому разговору больше не возвращаться.

— В роще, справа от хутора, слышен гул танков. Возвращайся и доложи, что там происходит.

— Есть!

— Будем считать, что между нами произошел мужской разговор, — примирительным тоном добавил полковник и посмотрел на меня спокойнее.

Ему не хотелось отпускать меня с таким мрачным настроением, когда в роще перед окопами батальона гудели немецкие танки и в любое время мог разгореться жестокий бой.

— Разрешите идти?

Лапшин медлил с ответом, наверное почувствовав, что ссылка на мужской разговор не достигла своей цели. Мне же хотелось быстрее убежать от него. Полковник готов был дружески похлопать меня по плечу, но, встретив обиженный взгляд, проронил:

— Иди.

Я приложил руку к пилотке и вышел. Часовой, увидев меня, посторонился. Я не шел, а бежал, ничего не видя перед собою, спотыкаясь. Мне хотелось плакать от душевной боли и злости.

Письмо было анонимным! Это почти снимало все обвинения, тем более что я не хотел в них верить.