Бои местного значения

— Посмотрите на них, извергов! Они наслаждаются кровью. Для них это высшее арийское блаженство. Без крови они не могут, как и их фюрер! — кричал Романенко.

Только последнее слово произвело какое-то впечатление на немцев, и они уставились на лейтенанта.

Бойцы роты тоже не стеснялись в выражениях, поддерживая командира взвода. Но уже через некоторое время все притихли. Они смотрели то на меня, то на Романенко, то на женщину и ждали.

— В расход их всех, — сказал Романенко, повернувшись к бойцу. — И дело с концом… — Он медленно поднимал одной рукой принесенный из леса немецкий автомат, а другой отстранял стоявшую рядом с ним женщину.

Немцы струсили. Подняли руки вверх, о чем-то запричитали. Из всего я понял только одно слово, которое твердил пленный с нашивками на рукаве:

— Киндер, киндер, киндер…

— Вспомнил о своих детях, — произнес Сидорин.

Я был уверен, что Романенко не будет стрелять в пленных. До войны он преподавал ботанику и зоологию в сельской школе, где-то под Белгородом. Посмотрев на меня, лейтенант поднял высоко над головой автомат и выпустил длинную очередь вверх. Женщина закрыла глаза. Немцы все еще стояли с поднятыми руками. Они ждали, наверное, расправы, но Романенко резко опустил автомат, отмахнулся свободной рукой и, не оглядываясь, направился к минометчикам своего взвода.

— Перевязывайте, — сказал я перепуганной женщине.

Мне никто не возразил. Бойцы молча взваливали на свои спины минометы. Рота вытянулась на дороге и в наступившей глубокой тишине поспешила к переправе, наверстывая упущенное время.

Батальон, посланный ночью к Шатково, занял мост через Березину, не дал взорвать его противнику. По нему мы быстро переправились на противоположную сторону, не обратив даже внимания на берега.

Недалеко гремел жаркий бой. Батальон, захвативший мост, отражал яростные контратаки немцев, пытавшихся вернуть переправу или разбить ее. А по мосту переправлялись все новые и новые наши части.

— Что я вам говорил? Рокоссовский!.. — торжествовал Романенко, разглядывая с небольшой высоты грандиозную картину еще не остывшего боя. На обочинах дороги лежали сплошным пластом тысячи трупов в грязно-зеленых мундирах. Трудно было пройти и проехать. Неотвратимое возмездие, как и столетие назад, настигло оккупантов на Березине.

Передовые части наших войск уже были далеко на западе, где-то под Минском, а мы все еще удерживали мост и добивали окруженную около Бобруйска группировку противника.

В тыл под конвоем и без него с белыми лоскутами на палках шли колоннами пленные…

32

Для матери и брата с сестрой тянулись долгие годы оккупации, полные ужаса, невероятных мучений и испытания на стойкость и гражданскую преданность идеалам, выраженным в символах на красном знамени Родины, под которым мы воевали. И слово «родина» по обе стороны фронта вдруг приобрело в душе каждого советского человека особый смысл. Нависшая над страной грозная опасность и все то, что стало долей всех нас, не поколебали стойкости нашего народа, еще больше цементировали его сплоченность.

Я пристально следил за сообщениями Совинформбюро — вчитывался в названия оставленных нашими войсками населенных пунктов в районе Белгорода. Но наверное, то село, куда была эвакуирована мать, уже топтал кованый сапог оккупанта.

Наступило тяжкое безмолвие.

…Значит, отцу пришлось расстаться со своим любимым детищем — колхозной кузней, которую он вместе со своим бессменным помощником — молотобойцем Афанасием строил, оборудовал, доставая инструмент даже где-то в Туле; в которой первым раздувал горн, радуясь этому событию, как пуску доменной печи на металлургическом заводе.

Оба они — отец и Афанасий — воевали в гражданскую войну и часто вспоминали то суровое время. Отец был стрелком, а Афанасий — кавалеристом. Прислушиваясь к их разговорам о той войне, я приходил к выводу, что были они отчаянными. Но отец рассказывать не умел, и слушать его было неинтересно. А вот рассказами Афанасия я заслушивался. Я представлял, как он вскакивал на своего гнедого Орлика, кованного на все четыре ноги, и с обнаженной шашкой врезался в самую гущу белых и как у белых при виде бойцов красной кавалерии, рвавшихся с яростью в атаку, тряслись поджилки еще до того, когда пускались в дело острые сабли.

Афанасий был ровесником отца. Наверное, тоже теперь воевал, и, конечно, в кавалерии.

Война потушила горн в кузнице… А еще совсем недавно на весь хутор — с утра до вечера — разносились из нее звонкие перестуки кузнеца и молотобойца, когда они ковали лемеха к колхозным плугам или еще что-нибудь.

Услышав эти звонкие перестуки, я бросал все и бежал в кузницу.