Бои местного значения

«Дорогой мой сыночек, — писала мать, — спасибо добрым людям, что они помогли нам найти тебя. Все слезы я выплакала по тебе. Выходит, не зря. Откуда же на нас свалилось такое горе? Каждый раз, как показывается почтальонша, признаюсь тебе, мой сыночек, я крестилась украдкой. Пройдет почтальонша по селу, и доносится плач то из одной, то из другой хаты. Люди стали бояться ее. А при немцах было похоже, что мы попали на Страшный суд. Не знаю, как выжили. Коля тифом болел. Немцы хотели его застрелить. И меня тоже. Я загородила его собой и не давала стрелять. А он лежал в бреду и ничего не помнил. Помнишь, на черепичной крыше кузни было выложено большими красными буквами «Серп и молот»? Немцы от этого так взбесились, что перебили всю черепицу. Тетка Мирина получила на Володю и Кирилла похоронки. Кирилл пропал без вести, а Володя погиб где-то в чужих краях. Валится она, бедная, с ног от такого горя. Как же ей помочь? Ты напиши ей, сыночек. А о нас не беспокойся…»

В конце письма мать наказывала мне беречь себя, сообщала полевую почту отца, воевавшего где-то на огромном советско-германском фронте.

Я еще раз перечитал письмо и опять ничего не нашел о ней самой. Она не написала даже о своем здоровье, хотя ее давно уже мучил жестокий ревматизм. Находясь дома, я слышал по ночам тихие стоны матери. Но по утрам она, как всегда, поднималась раньше всех, хлопотала у печи, собирала нас в школу, отца на работу, а потом и сама спешила поспеть в бригаду.

Тесля, пока я читал и перечитывал письмо, участливо поглядывал на меня. Мне все как-то не верилось, что весточка — от матери. Воспоминания захлестнули. Все, что сохранила память о матери, стало еще дороже.

Кузьмич незаметно ушел, и остался я наедине со своими мыслями. Не заметил, как рядом, словно из-под земли, появился неутомимый начальник трофейной команды дивизии капитан Максим Примак, любитель поговорить при каждом удобном случае.

— Минометчикам салют, — услышал я его бодрый голос и пришел в себя.

В полку капитана знали все и звали Греком за то, что он выводил происхождение своей фамилии от слова прима, утверждая, что слово это греческое, а следовательно, и его предки — греки. До войны одессит Максим Примак плавал боцманом на судах торгового флота, побывал, по его словам, во всех заморских странах. Он был неистощим, когда рассказывал о разного рода историях, «случавшихся» с ним в иностранных портах, чаще почему-то в Сингапуре. Рассказы о своих морских приключениях Максим пересыпал английскими словами, которые сам тут же переводил — как бы между прочим, удивляя этим многих из нас. Как-то я усомнился в точности его переводов, ему не понравилось мое вмешательство в «суверенитет трофейной команды», и Максим пустился в спор, припирая меня к стенке тем, что в иностранных по́ртах он «запросто вел на английском коммерческие переговоры со стивидорами».

— Если ты переводил с английского так же, как с греческого, то безусловно преуспевал в торговле, — сказал я Греку.

— Мой вольный перевод был безупречен. Что тебе не нравится в моем толковании греческих слов по-русски?

— А то, что лучше, пожалуй, перевести «примак» с украинского на русский.

— Валяй, — усмехнулся он.

— Примак!.. Прыймак — вот все и стало на свои места. Наверное, кто-то из твоих предков, Максим, женился и пошел в чужую хату, в прыймы, во двор к жинке. С тех пор и пошел род прыймаков, то есть примаков. Ты — один из его представителей. Согласен с моим переводом?

— Молодой, да из ранних, говорят у нас в Одессе, — обиженно проговорил Максим.

После этого его авторитет по части перевода с английского и греческого покачнулся. Но он оставался собой. Как-то даже сказал мне в своей манере:

— Жаль мне тебя, Алеша. Что ты видел в жизни? Сингапур? Гаваи? Пирей?.. Скажи, где ты бывал, и я обнажу перед тобой голову.

— В Трубчевске, — улыбнулся я.

— Где? — не понял он. — Что это такое?

— Не знаешь Трубчевска? Это древнейшая пристань на Десне! Там же греки бывали!