Богохульство

Выбери наугад число на вещественной числовой оси. Наверняка у него нет ни названия, ни определения, его нельзя ввести в компьютер или записать. То же самое можно сказать о вроде бы поддающихся определению числах, например, пи или корне квадратном из двух. Высчитать их точное значение не в силах даже компьютер размером с целую вселенную, работай он хоть бесконечно долго. Ответь же, Эдельштайн: зачем тогда говорят, что эти числа существуют? Для чего нужны окружности и квадраты, с которыми их увязывают? Возможно ли наличие пространства, имеющего столько-то измерений, если измерить его нельзя? Ты, Эдельштайн, все равно, что обезьяна, которая, пустив в ход все свои умственные способности, научилась считать до трех. Словом, почти ничего не можешь, а воображаешь, что нашел путь к бесконечности.

Форд потерял нить рассуждения, но в изумлении смотрел на Эдельштайна. Тот, бледный и потрясенный, выглядел так, будто постиг нечто такое, что стало для него сокрушительным ударом.

– Ты так считаешь? – выкрикнул Хазелиус, подходя к экрану и отстраняя Эдельштайна. – Говоришь, даже слово «Бог» не очень-то подходит, чтобы описать твое величие? Хорошо, но докажи это! Докажи, что ты Бог.

– Не надо, – пробормотала Кейт. – Не проси его об этом.

– А почему, черт возьми?

– Он может выполнить твою просьбу…

– Очень сомневаюсь! – Хазелиус вновь повернулся к экрану. – Ну же! Слышишь меня? Докажи, что ты в самом деле Бог.

Последовало некоторое молчание. Тут на экране появился ответ:

Сам придумай, какое хочешь получить доказательство, Хазелиус. Но, предупреждаю: это последний тест, который я соглашаюсь пройти. У нас много важных дел и слишком мало времени.

– Что ж, хорошо.

– Подожди! – воскликнула Кейт.

Хазелиус взглянул на нее.

– Грегори, если ты так хочешь это сделать, сделай правильно. Чтобы больше не оставалось ни сомнений, ни неопределенности. Спроси его о чем-нибудь таком, что известно одному тебе, и больше никому на всем белом свете. О чем-нибудь только твоем. О каком-нибудь очень личном секрете. О том, что, помимо тебя, может знать только настоящий Бог.

– Да, Кейт. Ты совершенно права… – Хазелиус на минуту погрузился в мысли и произнес: – Придумал.

Воцарилось молчание. Все позабыли о своих заданиях. Грегори повернулся к визуализатору и медленно произнес:

– Моя жена, Астрид, перед самой смертью забеременела. Мы едва успели об этом узнать. И ни с кем – ни с кем в целом мире – не поделились своей новостью. Мой вопрос такой: какое имя мы придумали для нашего ребенка?

Снова последовало молчание, нарушаемое лишь противоестественным пением детекторов. Экран оставался темным. Секунды шли. Хазелиус усмехнулся.

– Теперь все ясно. Лично я в этом и не сомневался.

Внезапно, будто приплыв откуда-то издалека, на мониторе медленно высветилось имя.

Альберт Лейбниц Ганд Хазелиус, если б ребенок оказался мальчиком.

Хазелиус замер. На его лице ничего не отражалось. Все уставились на него, ожидая опровержения, но руководитель молчал.

– А если б это была девочка? – прокричал Эдельштайн, подходя ближе к визуализатору. – Если б девочка? Как бы назвали ее?

Розалинда Кюри Ганд Хазелиус.

Форд в ужасе проследил за тем, как Грегори мягко и медленно, будто вдруг уснув, опускается на пол.

Глава 44

Когда Стэнтон Локвуд вошел в Овальный кабинет, президент мерил пол шагами, будто лев в клетке. Роджер Мортон, глава администрации, и вездесущий Гордон Гэлдон, руководитель президентской предвыборной кампании, стояли, как третейские судьи, у противоположных стен. Безмолвная секретарша, Джин, сжимала в руках блокнот для стенографических записей. Локвуд взглянул на плоский стенной экран, разделенный надвое, и изумился, увидев на первой половине изображение советника по национальной безопасности, а на второй – Джека Стрэнда, директора ФБР.

– Стэнтон. – Президент подошел к Локвуду и схватил его руку. – Хорошо, что вы смогли вырваться.

– Как же иначе, мистер президент.

– Садитесь.

Локвуд опустился в кресло, а президент остался стоять.