Боги грядущего

Искра печально кивала, но колебалась, не давала прямого ответа. И только окончательная ссора с Головней заставила ее принять окончательное решение. Она не сказала Рдянице об этом, она только вопила, заламывая руки, кричала, что опозорена навсегда, навеки, и что скорее выколет себе глаза, чем еще хоть раз взглянет на мужа. Рдяница и не спрашивала, она все поняла. Тем же вечером, дождавшись, пока Жар и дети уснут, она прокралась к жилищу вождя и стала зорко наблюдать за ним. И дождалась, чего хотела: увидела, как Искра, пятясь, волочет из шкурницы вождя тяжелый мешок. А там уже события понеслись одно за другим, и Рдяница сама не заметила, как сначала убила человека, а потом оказалась на привязи, съедаемая мошкарой.

— Допрыгалась, зараза? — глумилась над ней Заряника, выходя мять кожи. — Мало тебе прежней кары? Все не уймешься, косматая, скверну по общине разносишь. Вот вернется вождь, больше тебе спуску не даст.

— Пошла прочь, гнилушка, — зло отвечала Рдяница. — Придет и мой день — уж тогда наплачешься.

— Ха-ха, никогда он не придет. Головня вернется, и башку твою дурную снимет. Помяни мое слово.

Подходил и Сполох, качал головой.

— И надо было тебе сердить его, Рдяница! Вроде, успокоилось все, зажили хорошо и сытно, так нет же — свербит у тебя что-то, зудит в одном месте. Ты ведь не только себя, ты и мужа своего, и всех нас, родичей твоих, под нож подвела. Головня теперь совсем к нам доверие утратит. Вот чего ты добилась, неугомонная.

— Зато перед душами предков чиста, — слабо отвечала Рдяница, привалившись к коновязи. — В отличие от вас, отступников. А ты бы, Сполох, вот что — отпускал бы меня хоть на ночь, а? Вождя все равно нет, а наши не донесут. Сил уж нет здесь стоять, комарье заело, да и макушку печет — аж в глазах разводы. Смилуйся. Вспомни о предках своих — Артамоновых да Павлуцких. Уж они бы так не лютовали.

— Сейчас не предки, сейчас только слово вождя вес имеет. Как он скажет, так и будет.

И уходил, не желая толковать с упрямой бабой.

Артамоновские охотники Рдянице сочувствовали, но помогать не спешили. Сытая житуха и Рычаговские бабы изрядно охладили их пыл. Многие досадовали на крамольницу, говоря:

— Поделом тебе. Неча было совать нос в чужие дела. Теперь вот страдай.

— А не вы ли прежде ругали Головню? — вопрошала Рдяница. — Грозились выбросить его диким зверям на растерзание. Забыли уже? Или помнить не хотите?

— Грешны, — соглашались мужики. — Демоны попутали, взор застили. Теперь-то уж видим, что вождь был прав, а ты — не права. Так-то вот.

И тоже уходили, не хотели спорить.

И только Артамоновские бабы да девки-перестарки жалели Рдяницу и тайком подкармливали ее. Им Головню не за что было благодарить: бабы стенали под тяжелой мужниной властью, а девки изнывали в тоске, потеряв надежду выйти замуж. Сполох глядел на их проделки сквозь пальцы, сам терзаясь осознанием неправедности кары.

А лето уже вовсю шпарило серым маревом, напускало тучи комаров по ночам, журчало ручьями. Кое-где на вершинах холмов желтели проплешины ягеля, а повсюду в низинах уже волновалось полынное безбрежье, ближе к реке уступавшее место ернику и темным еловым рощицам, в которых любили прятаться от жары голуби и белые куропатки. Уже разливались душными терпкими ночами соловьиные трели, уже шныряли повсюду жадные лисицы, подбираясь к самому стойбищу, привлеченные стойким запахом мяса и рыбы, уже детвора ловила кротов, чтобы содрать шкуру на оберег от медведя. Охотники с утра уходили проверять заячьи силки и бить водную птицу, рыбаки крючьями ловили в реке стерлядь, ставили сети на ельца и окуня, ивовыми мордами таскали налимов. Бабы присматривали за лошадьми: собирали их на ночь в окруженные дымокурами загоны, вычесывали из них паршу, доили, а еще сдирали в рощах сосновую кору для заболони, чинили одежу, лепили посуду.

Но главная мысль у всех была одна — о покосе. Каждое лето все общинники от мала до велика выходили на луга, окружавшие летник, и с утра до вечера косили траву. Чем больше накосишь, тем сытнее будет зимой скотина. А чем сытнее будет скотина, тем больше будет молока и мяса. Так жили веками, не мысля, что может быть по другому. Но теперь вождь не торопился с этим: сначала загнал всех в мертвое место, а потом и вовсе умчался ловить жену. А лето ждать не будет — глазом не успеешь моргнуть, как зарядят дожди, а там и до снега недалеко. Общинники бухтели, но поднять голос не решались — Головня уже показал всем, что бывает с крикунами.

Однажды сиреневыми ясными сумерками, когда измученная Рдяница задремала, уронив голову на грудь, чьи-то руки обхватили ее затекшие черные запястья, и жила, которой баба была примотана к коновязи, лопнула. Рдяница завалилась на вытоптанную ногами и копытами землю, тихонько охнула и открыла глаза, моргая спросонок. Тело не слушалось ее, лицо распухло от комариных укусов.

— Кто это?

— Это мы, мама.

Слезящимися глазами она различила в полумраке три милых ее сердцу лица.

— Сынок? О-ох, тяжко мне… Не могу пошевелиться. Ты чего здесь?

— Пришел помочь тебе. Я и сеструхи. Мы все тут.