Боги грядущего

В сквозистой тишине перекатывалось внизу лягушачье кваканье, пролетела, едва мелькнув, какая-то птица, и бултыхнулось что-то в реке, коротко и гулко, словно камень ушел на дно. С каждым мгновением Искре все сильнее казалось, будто она спит — слишком оцепенелым было все вокруг. Быть может, и Рдяница ей померещилась? Вот сейчас откроет она глаза — а рядом будет он, желанный и несносный, посмотрит на нее и зашепчет: «Что тебе снилось, любимая?». Ах, как хотелось, чтобы это оказалось правдой!

Вспорхнула, поднятая с земли, стая снежных воробьев, на мгновение окружив Искру хлопаньем крыльев, и к беглянке подковыляла мокрая от пота Рдяница, тащившая в охапке деревянное седло, меховую подушку и шерстяной потник.

— Заждалась, голубушка?

Быстро брякнув потник и седло на спину лошади, она затянула подпругу, потом взгромоздила позади тюк с солониной. Подсаживая Искру, пожелала ей:

— В добрый путь, милая.

Та ничего не смогла ответить — рыдания душили ее. Нагнувшись, поцеловала подругу, а потом тронула пятками широкие и мохнатые бока лошади.

— Пошла!

— Помни — по берегу вправо, и к холмам, — повторила напоследок Рдяница, дрожа пухлыми губами. — А там уж… — Она махнула рукой, оборвав себя на полуслове. Ей тоже было нелегко расставаться.

Такой Искра и запомнила ее: всклокоченную, с безумно шарящим взглядом и твердо сомкнутыми губами. Рдяница стояла у плетня, чуть сутулясь, усмехалась щербато и желала беглянке счастливого пути. А где-то там, за ее спиной, лежал мертвый человек — цена свободы и надежды, искупительная жертва отвергнутым богам.

Головня недолго размышлял о том, как убежала супруга. Едва прослышав про мертвого стража, тут же сообразил, что без чужой руки, решительной и беспощадной, в этом деле не обошлось. Нагрянул в жилище Жара-Костореза, спросил, не пропало ли у того седло и попона с уздечкой.

— Откуда знаешь? — изумился Косторез.

Головня недобро ухмыльнулся.

— Плохо же ты за женой следишь, помощничек. Совсем от рук отбилась. Где она нынче?

— Да на реке, должно, котел моет, — озадаченно ответил Жар.

Ночью прошел ливень, вытоптанная за много дней земля блестела словно иней. Парило невыносимо. Серые тучи медленно перекатывались друг через друга, ломались, стесывали бока, вспыхивали по краям бледным сиянием. Над стойбищем плыл запах гари: костры горели круглые сутки, отгоняя гнус.

Вождь велел привести Рдяницу. Спросил у нее:

— Куда Искра ушла — знаешь?

Та усмехнулась.

— Может, и знаю. Да тебе не скажу.

— А я вот сейчас велю сына твоего полешком прижечь — авось язык-то и развяжется, а?

Рдяница презрительно дрогнула губами.

— Ты — позор отца и матери. Не будет тебе прощения ни на этом, ни на том свете.

Головня лишь усмехнулся.

— Не сознаешься, пеговласая?

Рдяница заколебалась.

— Неужто детей мучить станешь? Совести у тебя нет, Головня.

— Эвона! О совести вспомнила. А когда сторожа убивала, ничего в душе не всколыхнулось?

Рдяница поняла — Огонь карал ее за преступление. Убийство — страшный грех.

— Ну и Лед с тобой, — плюнула она. — К Павлуцким Искра уехала, к родичам моим. Что, тоже их рабами сделаешь? Не дрогнешь? Они-то — не Рычаговы, в услужение не пойдут. А бабы здешние всех твоих охотников со свету сживут — сами ведь тоже из Павлуцких. Забыл уже?

Она насмехалась над бессилием вождя. Но и тот был не лыком шит — примотал неукротимую женщину к коновязи возле руин древней постройки, а Жару сказал:

— Сегодня отбываем к Павлуцким. Возьми пяток охотников и самых быстрых кобылиц.

Тот не рыпнулся, пошел выполнять приказ.

А вождь сыпал распоряжениями:

— Сполох, остаешься за старшего. Пока не вернусь, держи мерзавку на заболони и воде. Думаю, она не одна, кто о бегстве жены ведал. Вернусь — допрошу хорошенько. А ты, Пепел, за сестрой присматривай — как бы не случилось тут с ней чего. Тревожно мне что-то.

И, оставив помощников в тяжких раздумьях, умчался в погоню.

А спустя два дня община восстала.

Глава шестая

Головня не случайно взял Костореза с собой: боялся, как бы в его отсутствие этот рохля совсем не подпал под влияние родичей. Шутка ли, второй раз жена оказывается в опале. Тут можно и сломаться, особливо ежели вся община тыкает в тебя пальцем — несчастный хлюпик, не вступишься за супружницу? Одно только имя, что мужик, а на деле — трусливая баба. В решимость Жара Головня не верил, он опасался его отчаяния. Потому и прихватил, чтоб держать под боком.