Богдан Хмельницкий

просили ваших милостей, чтоб наш русский народ и наше духовенство не переносили

более несправедливостей и обид от новых и прежде неслыханных унитов. Но вместо

исправления ошибок, в противность правам и привилегиям, которые наш русский

народ с своим духовенством представил его величеству шведскому королю, панам-

сенаторам п панам-послам, уличая унитов протестациями и реляциями, мы не были

настолько счастливы, чтоб получить удовлетворение наших беспрестанных просьб, а

еще более почувствовали скорби и страдания оттого, что нам, обиженным,

приказывают отказаться от своего. Теперь, на нынешнем элекцийном сейме, мы

поручаем нашим послам слезно просить Речь-Посполитую и усиленно домогаться,

чтоб наш русский народ оставался при своих правах и свободе, а наши благоверные

духовные, находясь при своих церквах, епархиях и принадлежащих к ним имуществах,

с правом свободного богослужения, уже более не терпели утеснений от этих несносных

унитовъ».

Кроме этой просьбы о вере (сочиненной, очевидно, духовным лицом, а

не козаком), козаки собственно для своего сословия просили исправлений в делах,

относящихся до их вольностей, повышения даваемого им от правительства жалованья

и определенного места для козацкой артиллерии. В заключение, они жаловались, что

украинные паны, соображаясь с кураковскою коммиссиею, не хотят держать на

жительстве в своих имениях Козаков, но и не допускают их выходить из этих имений,

запрещая своим подданным покупать у них дома и имущества, и таким образом

приневоливают Козаков самих делаться подданными. Предвидя, что никто другой, а

Владислав, носивший по смерти отца титул шведского короля по праву наследства,

избран будет польским королем, козаки прислали к нему с своими послами письмо и,

заявляя надежду и уверенность иметь его своим государем, заранее просили его быть

благосклонным и милостивым к козакам, которых услуги он уже испытал. «Если же—

было сказано в козацком послании к нему— сохрани Бог, кто-нибудь будет

препятствовать вашему величеству получить престол отца вашего, то мы обязываемся

жертвовать своим достоянием и жизнью за ваше величество».

Такия выходки Козаков опять раздражали шляхетство. Маршал посольской избы

отвечал козацким послам так: «ведомы нам ваши рыцарские деяния и услуги, которые

оказывали Речи-Посполитой и ваши предки и вы сами. Надеемся, что и на будущее

время вы не утомитесь в вашей готовности служить отечеству. Но удивительным

кажется нам, что ваши послы, по возвращении с конвокации, навлекли на себя такую

ненависть и подверглись опасности потерять жизнь». Он давал козакам совет на

будущее время быть осмотрительнее и благоразумнее, называл их последнюю

инструкцию необычною, а выражения в ней неуважительными и оскорбительными для

шляхетства. Что касается до просьб, с которыми козаки обратились к сейму, то маршал

объявил им в общих выражениях, что обо всем этом на сейме последует рассуждение в

свое время.

Спор о религии между шляхетскими послами сейма возобновился по открытии

элекцийного сейма. Еще пред этим сеймом луцкий архиепископ Гроховский, на

сеймике в Бресте, подал протестацию; некоторые важные лица того времени пристали

к нему заодно: Лев Сапега, виленский воевода, Троцкий кастелян Альбрехт-Владислав

Радзивилл, брестский кастелян Мосальский, Александр-Людовик Радзивилл,

литовский хорунжий Николай Сапега. Протестация их находила постановления

конвокационного сейма относительно дизунитов и дисидентов несообразными с

честью римско-католической религии. Сам составитель протестации, львовский

архиепископ, не явился на сейм под предлогом болезни, но пустил свою интригу в ход,

надеясь, что другие, опираясь на его протестацию, помешают обратиться в неизменный

закон временному компромиссу, устроенному конвокационным сеймом только на время

бескоролевья. Это подало повод к живым и долгим спорам. Дело православия

защищали тогда главным образом Кисель, Древинский и Воронин; за унитов

подвизался Тризна. Диссидентство тогда отделилось от православия. По стараниям

влиятельного пана, литовского канцлера Радзивилла, диссиденты согласились на

устройство депутации пополам из диссидентов и католиков, которая должна была

установить правила для свободы веры диссидентов. Православные, имея в виду, что в

таком случае начнутся богословские и церковные диспуты,

70

которые ничем не кончатся, а только приостановят дело, не соглашались

надепутацию. «Наше дело,—говорил Кисель,—не богословское, а политическое; идет

речь не о вере, а о мере (т.-е. о равноправности)». Паны, подписавшие протестацию

Львовского архиепископа, прибегнули к извороту иного рода. «Все привилегии

дизунитам,—говорили они,—-давались и утверждались королями, следовательно, это

дело короля, а не дворянства, и потому элекцийный сейм, будучи без короля, не может

этим заниматься и делать какие-нибудь постановления; следует отложить это до

коронацийного сейма». Православные поняли, что это говорилось для того, чтоб

ослабить силу тех льгот, какие могло получить православие от короля; тогда всяк мог

смотреть на благоприятные меры в отношении православия отнюдь не так, как на