Бог смерти не любит яблоки

— Ты не хотела стать частью системы, которая убила твоих родителей, — неожиданно резко ответил Танатос. — Что важнее, ты отказалась принимать то будущее, которое они для тебя приготовили, делать то, что тебе навязали в силу твоего происхождения, подчиняться непререкаемому авторитету. Это закономерно. Это нормально. Ты сама говорила мне, что выше нашей внутренней свободы у нас нет ничего; ты сама, первая, научила меня этому.

Что же, лучше бы он её ударил.

Нутро обожгла злость.

— Я же тебе сказала, Танатос: её больше нет. Той девчонки по имени Ли, которая верила во всякие глупости. Помнишь, я сказала тебе, что выбор есть всегда, что каждый из нас свободен. Ты спросил в ответ: “Ты действительно в это веришь?”, и тогда я подумала, что ты ужасно драматичен? Так вот, теперь я знаю: верить во что-то подобное действительно было смешно. Это почти как мир во всём мире, или настоящие боги смерти, или призраки, или дух прошлого Рождества — сказки разной степени убедительности для взрослых детей. Но мы-то больше не дети.

— Ну да, не дети. Я никогда не был ребёнком, чисто технически. Но, спасибо тебе за это, понимаю аллюзии. И не могу не отметить, что вера во многие вещи зависит от точки зрения. Мы вот друг для друга вполне себе “духи минувшего Рождества”, нет?

— Ха-ха. Смешно.

— Надеюсь; там, где я вырос, никто не учил нас быть смешными, потому мне всегда приходится действовать в этой области наугад. Впрочем, я отвлёкся, а мы ещё не закончили со своими мрачными историями. Итак, твоя сестра была в ярости…

— О да. Была. Её мечта, ради которой она была готова на всё, лежала у меня перед носом, но я отмахнулась от этой возможности, как от надоедливой мухи. Высшее общество Гвады, куда она так стремилась, могло бы принять меня, но я не хотела иметь с ним ничего общего. Годы её жизни, потраченные на меня, на битву за право быть моим опекуном, на моё воспитание, фактически пошли прахом — и поверь, она действительно многое потратила на меня. Конечно, она была расстроена. Но мне было на это плевать. Моим миром всё плотнее становился теневой вирт, и я существовала там, в иллюзии, на границе между законом и преступлением, реальностью и не-реальностью. Это был свободный, счастливый танец бабочки-однодневки, которая не задумывается о завтрашнем дне. Но знаешь что? Мне нравилось. Я обожала эту жизнь, и то, что она всё больше отдаляла меня от единственного родного человека, уже не казалось такой уж ужасной ценой. Ну а потом… потом случилось то, после чего наши отношения с Милли окончательно сошли на нет. Не хочешь угадать?

— Боюсь, тут я недостаточно проницателен, чтобы угадать, — отметил он. — И этого не было в досье.

Она рассмеялась. Весело — не получилось.

— Да брось, это просто. Ты- то точно можешь разгадать эту загадку. Ну! Какой внешний фактор часто вбивает клин даже в самые крепкие семьи? Что извне может разрушить дружбу, любовь, связи, подорвать доверие, вызвать столкновение интересов?

Его глаза сверкнули.

— Контекст…

Ты всегда был умным мальчиком.

— Верно. Контекст.

— Значит, восстание незабудок.

Ну да, тут несложно сложить два и два.

— Возьми с полки пирожок, о-боже-смерти. Началось восстание незабудок. И, как несложно догадаться, наши с сестрой взгляды на это историческое событие разошлись диаметрально. Я, как ты знаешь, была в вирт-отряде “незабудок”. Сестра моя была в команде тех, кто нас ловил.

— Она знала, что ты…

— Нет. О таких вещах не разговаривают на воскресных ужинах, сам понимаешь. О ней я тоже не подозревала, собственно. Узнала, только став леди Авалон; долго смеялась.

Да, смеялась до колик. Она ещё помнила испуганные взгляды подчинённых, которые имели сомнительное удовольствие услышать этот хохот; она слышала, что после того случая они стали бояться её намного больше, чем раньше.

— Так что нет, о роде занятий друг друга мы с сестрой не знали. Но были прекрасно осведомлены по поводу убеждений и политических симпатий, и это приводило каждую из нас в ярость. Я назвала её трусихой и лицемеркой, она меня — предательницей, поддерживающей антигосударственный террор. Это был последний наш разговор лицом к лицу. Больше мы не общались. Как тебе такие последние слова?

— Я, наверное, должен что-то сказать. Но, по правде, я не знаю, что. Хотя у меня есть друг с подобной историей…

Даже друг? О как.

Она прикинула, кто из ближайшего окружения ари Танатоса мог хоть примерно подходить под описание, и нашла один-единственный вариант:

— Диро Амано? Да уж, вот уж за чью ночную исповедь все спецслужбы галактики отдали бы очень многое. В любом эквиваленте.

— Не спорю. Разочарую тебя: его ночных исповедей не слышал даже я. И я не уверен, что готов услышать. Хотя, кстати, именно он объяснил мне всё насчёт контекста. И того, как он разделяет людей. Вы с сестрой не были хороши или плохи, не были друг перед другом виноваты. Вас просто разделил контекст.

Было бы удобно так думать. Но…