«Блудный сын» и другие пьесы

Педро с явным нежеланием берет петуха из рук дона Балтазара. Идет. Пабло за ним. На пороге их останавливает резкий окрик Балтазара, неожиданно превратившегося в надменного и необузданного испанского аристократа.

Если до моих ушей дойдет, что вы точили языки обо мне и о том, чем я занимаюсь, я прикажу вас повесить возле главных ворот, чтобы индейцы разгоняли скуку, глядя на ваши дурацкие рожи. Ясно?

П а б л о. Вполне, дон Балтазар.

Б а л т а з а р. Большое спасибо!

Камер-лакеи уносят петуха. Балтазар смотрит им вслед и тихо смеется. Каэтана снова прилегла. Глаза у нее закрыты. Балтазар становится у нее за спиной, протягивает руку и ощупывает ее живот.

Ну а как дела здесь? Уже стучится? Здесь попка, да? А может быть, голова?.. Что-то выпуклое… Гордый испанец пребывает в теплой тьме… И что только не придет человеку на ум! Я вот раздумываю: если бы он мог слышать сквозь стенку твоего живота, до его ушей дошли бы странные вещи. Тяжелое дыхание нашей ненависти в первую очередь… Не так ли?..

Краткая пауза.

К а э т а н а. Так!

Б а л т а з а р. Он бы услышал, славный нерожденный рыцарь, как ты стонешь, когда до тебя доходит дурной запах из моего рта…

К а э т а н а. Да.

Б а л т а з а р. …и когда я храплю с широко открытым ртом, когда я залезаю под одеяло…

К а э т а н а. Да!

Б а л т а з а р. Он услышал бы, как ты скрипишь зубами. Ведь я знаю, Каэтана, ты скрипишь зубами, когда я в домашних туфлях слоняюсь по комнатам и коридорам!

К а э т а н а. Скриплю!

Б а л т а з а р. И когда я стою у окна и слушаю шум дождя. Как нескончаемо долго он шел! С неба лило и лило… И когда я касаюсь тебя, намеренно, как сейчас, или ненамеренно… И когда бросаю в бой петуха… Когда открываю ворота индейцам… Когда смеюсь… Когда парю ноги в лохани… Когда прячу лицо в подушку, ночью… Ты скрипишь зубами от ненависти…

К а э т а н а. Да! Да! Да! Да!

Пронзительные крики Каэтаны звенят в комнате. Балтазар убирает руку с ее живота.

Б а л т а з а р. Как это случилось?..

Каэтана усмехается. Берет стакан и подносит его к губам. Потом начинает петь. В ее колыбельную вплетается голос пьяного индейца, долетающий со двора: индеец поет печальную, протяжную песню без слов, похожую на причитание по покойнику.

К а э т а н а.

Нина-нана, нина-нана,
Завтра утром встанешь рано,
А сейчас уже так поздно
И зажглись на небе звезды…
Нина-нана, нина-нана…

Б а л т а з а р. Ты пьешь… И так много…

К а э т а н а. Пью. Много.

Пауза. Причитания пьяного индейца.

Б а л т а з а р. Ненависть родилась и живет упрямо, словно лишай на скале. Насколько я могу судить, вначале проявилась твоя ненависть и только вслед за ней — моя; но, возможно, я ошибаюсь… В любом случае — она есть, она живет! Я задаю себе вопрос: откуда она взялась, из чего? Факты таковы: я спал с тобой, ты вздыхала и так мило постанывала, я сделал тебе ребенка. Женился на тебе. Без отцовского благословения. Мы по-прежнему спим вместе. Едим вместе. И вместе молчим.

К а э т а н а. Блаженство!..

Б а л т а з а р. Что — блаженство?

К а э т а н а. Молчание! Это уже какое-то убежище, слава богу!

Б а л т а з а р. Каэтана, мне все-таки кажется, я тебя любил… Я помню твой приезд. Это было восемнадцатого марта… Ты шла по сходням корабля, я вел тебя под руку. На твоем воротнике трепетал отблеск соленого ветра, и в этом блеске я узнал иней со склонов Сьерра-Невады…

К а э т а н а (засмеялась, махнула рукой). Как видишь, мне смешно, мой дорогой…

Б а л т а з а р. Благодарю! Вон там маскарадные костюмы, можешь какой-нибудь выбрать.

К а э т а н а. При чем тут маскарад?

Б а л т а з а р. Мне показалось, ты слишком расчувствовалась от моих слов…

К а э т а н а. Ты угадал! Я больше люблю насмешливость, за которой ты прячешься.

Б а л т а з а р. Ты бы оказала мне очень большую услугу, если бы объяснила…

К а э т а н а. Бессмысленно!

Б а л т а з а р. И все-таки прошу тебя…

К а э т а н а. По общему мнению, капризы гораздо легче перенести, если дети топают ногами и кидаются на пол, чем когда они хнычут.