Блокада

А получилось – и со скандалом. Сестры готовились к празднику. На столе были печенье, полученное по «объявленному» талону, бутылка коньяка и кусок хлеба, под столом – полведра пива. Нина пришла с работы раньше обычного, после обеда.

Дмитрий начал с пива. Пил понемногу. Ждал – не придет ли Саша. Обо всем хотелось поговорить с ним, с другом: о сестрах, о генерале и Тоне, о том, что же делать дальше. Не податься ли нелегально на фронт к генералу?.. Ждал Сашу и пил. Тамара колдовала над тюрей, будто по счету бросая в нее кристаллики соли. Брызгала воду на пол, по-купидонски надувая щеки, подметала. Напевала:

«Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторить друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба —
Сильнее страсти, больше, чем любовь».

Повторила, вызывающе глядя на Нину: «Да, больше, чем всякая разная любовь». Нина не обращала на нее внимания – гадала на картах. Тамара собрала сор и бросила его в буржуйку, чтоб «не выносить из избы».

Но он уже был вынесен – Малиновским. Недаром обе старушки и даже неактивная сплетница Ивановна заходили на бур-жуйкин огонек, справиться, как идут дела. У Ивановны плоские, как нарисованные, богородичные глаза. Их взгляда не выдерживал Малиновский. Тамара тоже.

– Дела как сажа бела, – отрезала она, сразу поняв, в чем дело, и прибавила в рифму: – будем пить, была – не была.

Такой ответ всех удовлетворил. Старушки ушли довольные, покачивая головенками, черными, как головешки. Ивановна посидела еще немного, посветилась своим добрым лошадиным лицом, и тоже ушла. Потом вернулась из коридора, чтобы сказать тихо, глядя почему-то на одного Дмитрия:

– А вы бы в церковь пошли. Слышно, будто открыта одна, работает – на Театральной площади. Я забыла, прошло Рождество или будет? А сегодня как будто, новогодняя всенощная будет служиться, по новому стилю. Я Катюшу повезу в саночках.

– Может быть, почему нет, – машинально сказал Дмитрий, не в силах оторваться от ее пристального взгляда.

Он все пил и пил пиво, потому что Саша все не шел. Со стены смотрел Ленин со лбом Сократа и прищуром Чингиз-хана. Что было в нем русского? Даже бородка – троцкистская. Сердце? Да, над сердцем, кажется, и он не был властен. Может быть, оно было – русское. Сердце его никто не разгадал. И стоило ли разгадывать?

Да, стоило. Поживи он дольше – может быть, не было бы ни Колымы, ни Соловков. Ни Ленинграда, ни блокады?

Саша так и не пришел, поэтому Дмитрий ополовинил полведра пива. Вспомнил Есенина:

«На стенках календарный Ленин…
Здесь жизнь сестер, сестер, а не моя!»

– И, кажется, не моя, – сказал он вслух.

– Кто – не твоя? – спросила Тамара. – Я?

Он смотрел на нее молча. Не будь она такой лукаво-черноглазой – так похожа была бы на Тоню. И это неотразимое сочетание внешней плавности и медлительности с внутренней порывистостью.

– Некоторые уже, кажется, начали не только пить, но и напиваться, хотя до Нового года еще целая вечность. Тамара, подавай! – велела Нина и села за стол, печальная. Она имела в виду тюрю – подавать было больше нечего. Тамара не заставила себя ждать.

От тюри шел головокружительный пар, пиво дымилось в стаканах, и кровь еще пламенела в жилах: молодость…

Тамара выпила полстакана, покашляла и притихла над тюрей. Дмитрий выпил пива и коньяку. Нина, к его удивлению, не отставала. И быстро пьянела.

– Надо быть благородной, – сказала она, – иначе эту влюбленную парочку можно и с голоду уморить. Ах, извините. Я думала – про себя. Ведь про себя все можно, все тактично и все прилично…

Дмитрий недослышал, Тамара, хитрая, сделала вид, что не слышала. Из черной лейки репродуктора вдруг полилась музыка и ударил такой бравурный марш, что Тамара испугалась:

– Как бы этот репродуктор не сорвался со стенки да не начал маршировать по нашим головам.

А Нина заплакала.

– Странное явление, на мой взгляд, – заметила Тамара. – Пятый раз в жизни вижу ее пьяной, и пятый раз она плачет.

Нина подняла голову и, посмотрев на нее, поджала губы:

– А ты бы выпила, чем насмехаться. Тоже мне – фокстрот «Всеми любимая».

Тамара отказалась пить:

– Всем известно, что я непьющая.

– Знаем мы таких. Непьющая, негулящая, – Нина еще больше поджала губы и сузила глаза. – Помнишь, как в фильме «Иудушка Головлев», что мы вместе с тобой видели, когда ты была еще моей сестрой: «Пей, подлая, пей!..»

Тамара встала, воинственно подбоченилась, но сказала только:

– Я знаю, это Малиновский. А ты – верь. Ненормальная, малахольная и так далее…

Ушла в свою комнату и закрыла дверь. Дмитрий тоже встал.

– Если так, я ухожу от вас, – сказал он тихо, сам не веря себе.

Долго обувался, еще дольше надевал пальто – ждал, что она скажет. Бесконечно искал шапку – ждал, не станет ли удерживать. И дверь открывал медленно, и она скрипела, но уже закрыл ее одним махом. И ушел, не думая, не зная, что – навсегда. Бормотал удивленно: