Блокада

Игорек, наконец, «оторвал» две пачки, за ним Дмитрий – и в очередь снова полетели кирпичи. Вслед за другими счастливцами, закуривающими на ходу, побежали, вернее, пошли с видом бегущих людей, тянущихся глазами вперед, в ближайшую подворотню, и упали там, оглушенные – не разрывом, нет, шипеньем словно вырвавшегося из котла пара – на этот раз не приблизительного, а накрывающего снаряда. Стоглавую голову очереди смешало с обломками киоска.

Только немногие стонали. Для голодного всякая рана смертельна.

– Я ее знаю, это наша бывшая соседка, – указал Игорек на седую женщину неопределенных лет (апокалиптяне седеют лет в 20–30), сидящую на снегу так, как безногие на роликах. Она безучастно смотрела на свои оторванные ноги, потом с тихим стоном повалилась навзничь, впилась в небо мгновенно заострившимся носом и открытыми льдинками глаз. Льдинки такие выглядывали из каждого сугроба…

Старуха-горбунья – выживают же такие! – вся черная (видны только желтки ястребиных глаз), наклоняется над трупами, чуть не касаясь их ведьминым носом, как ворон на поле битвы. Кого-то или что-то спокойно ищет.

Старик с разбойничьей мордой блокадного дворника вытаскивает из скрюченных пальцев убитого кусок хлеба, пропитанный кровью, тут же кладет его в рот и обсасывает, как шоколадку. И рыщет глазами дальше.

Снег, залитый кровью, как солнцем, долго дымится.

Игорек тоже закурил, ловко цикая слюной через зубы.

– Ишь, какую кучу навалило! Не первый раз вижу, а все-таки страшновато.

Высоко поднимая ноги – перешагивая через трупы, ушли. «Еще один герой погиб, – подумал Дмитрий, – продавец! Те, что погибли в очереди, – очередные жертвы. Сотней убитых больше или меньше – не все ли равно: целые провинциальные города ежедневно погибают в одном нашем городе. Очередные – это толпа. А продавец – герой. Он погиб из-за этой толпы. Ведь что ему стоило закрыть свою лавочку и уйти вовремя?» Последние слова он сказал вслух, и Игорек засмеялся:

– Ха-ха, товарищ профессор! Папаня всегда говорил, что из этих ребят, кое из кого, профессора получатся и будут сами с собой разговаривать.

– А из тебя что будет? Кем ты хочешь быть? – спросил Дмитрий.

– Кем быть – тем не миновать, как говорил опять же мой папаня. А хотелось бы заделаться студентом.

– Каким? Чего?

– Таким, как вы, вот чего.

– На этом анкетные вопросы закончены. Вы свободны, товарищ вечный студент в будущем. Привет всем.

Пройдя несколько шагов, Игорек вернулся.

– Вот, черт, – неловко сказал он, – забыл сказать спасибо… вам…

Дмитрий, облокотись на перила моста без названия (через (Обводный канал), какого-то неслыханного моста со свежей от снаряда дырой, думал вслед удаляющемуся почти невидному от земли мужичку с ноготку: «Это уже не наше поколение детей Октября, Гражданской войны и нэпа. Эти не будут разговаривать сами с собой. Они не так нервны и впечатлительны, они будут тверже стоять на земле. Но – будут ли? После такой войны? А Ванятка из 34-го, или какого другого дома, где, в каком сугробе найдут его, с обожженными руками и почерневшей головенкой? А Игорек… Сколько еще снарядов просвистит над ним, дойдет ли благополучно? Слово тоже: благополучно – какое мирное, удобное…»

На Пионерском переулке не было никаких военных объектов, даже пионеров не было – все вымерли, но снаряды частенько ложились вдоль него, как спать, обычно не причиняя никакого вреда.

Но вот разорвало лошадь с извозчиком, и колеса телеги взлетели вверх вместе с поклажей – кусками дуранды, похожей на прессованную гнилую солому.

Изо всех подворотен к месту катастрофы бегут и бросаются на еще дрыгающую ногами лошадь люди. Нет, это уже не люди. Ведь даже шакалы оставляют хотя бы обглоданный скелет. Эти ничего не оставили, даже постромок…

Но – не все, не все разрывали еще живую лошадь на куски и вырывали их друг у друга из рук. Многие жмутся у стен домов, с глазами, удивленно вытаращенными или настороженно вобранными в орбиты, иногда дико насмешливыми, чаще тупыми и пустыми. Почему они стоят неподвижно? Какое ненормальное чувство удерживает их? Может, лучше смерть, чем это? Кто знает, что там? Не лучше ли на всякий случай войти туда – много ли осталось жить – с руками, не запачканными кровью, хотя бы и лошадиной?..

Две старушки собирают по кускам труп извозчика.

– Это Ивановны мужик, – сообщает одна из них Дмитрию, проходящему мимо. – Вы же должны ее знать, ваша соседка. Надо бы ее предупредить. Я вот только другую явонную руку никак не найду.

Дмитрий не знает ни старушки, ни Ивановны, но молча кивает головой. Ну и денек. Впрочем, день обычный, и он еще не кончился. Продолжается и обстрел Нарвского района. Сокрушительный обстрел, но бывали и посильней. И еще будут. А пока еще два снаряда рвутся один за другим в бане и напротив нее – в булочной. В бане обошлось без жертв – сорвало одну крышу, булочная, на время обстрела, была закрыта. Снаряд открыл ее, и голые, выскакивая из окутанной паром бани, с радостными возгласами бросились в булочную.