Блокада

Голод в Ленинграде не имеет себе равных в истории мира не только по гекатомбам трупов, но и потому, что это был голод-демократ: голодали и умирали все подряд: и коммунисты, и беспартийные, и директора заводов, и рабочие. Конечно, не имеется в виду верхушка, но где ее нет? И где она по-настоящему страдала?

Здоровые, полные сил бонвиваны, занятые только собой, едой и сном, – вымерли первые. Фантазерам, поэтам всех мастей и кистей было легче: они всегда жили в воображаемом мире и теперь уцелевали – в блокадном.

Надо иметь железное здоровье и стальную душу, чтобы устоять перед голодом, не потерять своего человеческого достоинства.

…Голод… Всему городу хочется есть, и всему городу есть нечего.

Все вспоминают окопную картошку: сколько пропало ее тогда! По всему городу ходит старая поговорка о любви и картошке, переделанная на голодный лад: «Не любовь – картошка: не выбросишь за окошко». Но это редкий проблеск голодного остроумия. Первая стадия голода, с нервной и физической взвинченностью, блеском бегающих глаз, бурным плетением словес, заиканием, жуликоватостью и преступностью, – проходит быстро и уносит с собой наиболее активно голодающих: нахалов, циников, сладострастников, грубых жизнелюбцев.

Потом люди бродят по улицам, ничего не спрашивая друг у друга, одичавшие и гордые своей обреченностью, с пустыми глазами и желудками. Постепенно в них угасает и ненависть – обычный спутник голода и народных бедствий. Ненависть – это та же энергия, лишняя трата сил.

С утра до ночи черная кайма очередей за хлебом. Во многих районах нет воды. Водопроводная сеть повреждена бомбардировкой или трубы полопались от холода: вода взрывает их, замерзая. А без воды хлеба не выпечешь. Некоторые хлебопекарни сами организуют доставку воды – живым конвейером, если близко Нева или канал. Добровольцы выстраиваются цепочкой от проруби к пекарне, передают ведра с водой из рук в руки. Труднее всего «первочерпателям»: края водяной ямы покаты и скользки. Часто ведра глухо стукаются обо что-то, плавающее подо льдом. Кажется – бревна. Но это трупы. Течением или еще какой-то силой утопленников всегда влечет к прорубям. Их не вытаскивают: в очереди всегда находятся добровольцы-гарпунщики, – широко расставив ноги и обычно почему-то улыбаясь, они деловито отталкивают трупы под лед.

Откуда берутся утопленники? Сплавляют ли в проруби покойников, или это самоубийцы? Самоубийства, особенно мужчин, после 10 ноября – не редкость. Когда человек остается один на один со своим пустым желудком в четырех стенах, поросших инеем, и ни ласкового слова женщины, ни улыбки друга, – такой голый голод не всякий выдержит… Это хоть головой в прорубь или об стенку.

Почти все проруби «искусственные»: сотни снарядов и бомб кромсают лед в реках и каналах. По крайней мере, одна треть вражеского огня не причиняет городу вреда, падая в лед, в воду. Недаром Питер стоит на воде, как грандиозная русская Венеция.

На двадцати-тридцатиградусном морозе проруби быстро затягиваются, как раны клетчаткой, льдом, но «стратегически важным», у мостов и рынков, не дают замерзнуть.

Потрескавшимися заиндевелыми губами припадает Осажденный к блокадной проруби, как к чаше причастной. Кто пил эту воду, тот никогда ее не забудет.

…Проходят хмурые, вьюжные, холодные дни, похожие друг на друга, как кусочки пайкового хлеба в 125 граммов. Продавщицы научились отвешивать эти кусочки с аптекарской точностью. Поневоле научишься, когда за малейший провес в несколько граммов можно жестоко пострадать – не только от начальства, но и от толпы.

Женщины легче переносят голод, чем мужчины, но нет ничего страшнее толпы голодных женщин, не дай Бог прогневить их и попасть им в руки! Первое время голода милиционеры еще старались наводить порядок в очередях. Покрикивали, расталкивали и сами, конечно, норовили получить хлеб без очереди. Но вскоре у них эту охоту отбили.

…В булочную на Большом проспекте однажды ворвалась растрепанная и грязная (как почти все этой зимой) женщина и с диким воплем «Она меня снова, стерва, обвесила!» бросилась на продавщицу и так вцепилась в нее, что насилу отодрали. В давке и сутолоке толпа «поднаперла» – и разгромила магазин в несколько минут. Заведующий и продавщицы бежали, осыпаемые, как градом, гирями. Когда явился наряд милиции, в булочной катался клубок тел; хлеб вырывали друг у друга руками и зубами, остервенело и молча. Но стоило только милиционерам дать залп в воздух, как послышались стоны и вопли:

– Я раненая!

– И я.

– Бабоньки, что же это такое?

– Уби-и-ивцы!

– Бей их, извергов!

Двух милиционеров растерзали на клочки, остальные бежали.

Продавщицы, эти белокурые девушки за прилавком, – как кролики в клетке удава. Их движения – механические и точные, они не поднимают глаз: стыдно ли им, что они все же сыты, или боятся загипнотизироваться глазами толпы-удава, остервенелыми и злобными, или тупыми и безразличными, голодными глазами?