Блокада

– Иногда мне кажется, что я сижу в парикмахерской и меня стригут, – призналась она, – но все же не меня стригут, а я стригу, – она имела в виду талоны из продовольственных карточек.

Чаще, правда, ей совали в окошко талоны не только отрезанные собственноручно, но и подделанные простейшим способом: обыкновенным пером или тушью на узких полях карточек. Бас так и сказал ей:

– Если ничем не рискуешь, кроме своей все равно уже раненой головки, если наши фальшивые талончики пройдут незамеченными, ничтоже смутяшеся, выручай своих ребят!

– Ах, девочки, не все ли мне равно, что настоящие, что эти самые – фальшивые? Пока не вижу ни одной разницы, – согласилась Сара.

«Рисованием» занимались Алкаев и Чубук. Из каждой карточки выходило по восемь-десять талонов. Не все хорошо получались, но все же на два-три лишних обеда хватало. Обед стоил: талонами 20 гр. крупы (всего на месяц полагалось 600), 5 гр. жира (на месяц – 200) и сколько-то копеек деньгами.

Пол-литра кипяченой воды, приправленной древесной мукой, и одна столовая ложка каши (буквально) съедались без промедления, но за столом сиживали часами. Читали, болтали, меняли друг у друга хлебные талоны на масло или наоборот, или все это на конфеты, табак, папиросы.

Уставясь обиженными глазами в пустые тарелки, наперебой читали стихи Блока: по первой строке надо было определить: что и откуда. Это называлось Блокиадой. Сара, чиркая ножницами, подавала реплики из кассы, как из суфлерской будки. Саша не признавал Блока. Он читал только свои стихи.

– Тоже мне, поэт нашелся! – Сара морщила носик. Ни Саша, ни его стихи ей не нравились. И он ее не жаловал.

– Она и в самом деле считает меня циником, – жаловался он Дмитрию. – А ведь я, как ты знаешь, лирик, и тесен для меня современный мирик. В детстве я любил все носить с напуском – и рубашечки, и штанишки. Так и все эти мои шуточки и зубоскальства – все это напускное, все это помогает мне вести борьбу с моим злейшим врагом – дурацкой застенчивостью. Удел застенчивых – тень, застенок, а то и стенка. Я не хочу этого. Лучше быть хамом!

Дмитрий смеялся и разводил руками:

– Куда уж тебе, Сашенька. Это же надо уметь – быть хамом. Поговорим лучше о любви. Например, что такое любовь? Я считаю, что любовь– это слепое ранение сердца (медицинский термин).

– Это тебя твоя студентка-медичка научила? Она же и ранила?

– Ну, это неудачная любовь, Саша… Или неудавшаяся?

Бас, развалясь на стуле – на всю косую сажень плеч, пожирал глазами пустые тарелки, кассу, заключеннную в ней Сару и напевал тихонько-грустно:

Сухой бы я корочкой пита-а-а-ласъ,
Да и не знала б про любву.

Бас умел петь – сильным баритональным басом, и умел нравиться девушкам, когда хотел.

Он спрашивал:

– Слышишь, Сара? Тут некоторые рассуждают о любви… Что они понимают? В моей беспризорной практике были иногда такие счастливые дни, когда я не воровал у торговок, а сам продавал – правда, все равно ворованные, конфеты.

Я орал на весь базар:

Вот ирис-тянучка,
По копейке штучка!

– Вот я и мечтаю о такой любви-тянучке: сладкой и долгой… Слышишь, Сара?

Сара вздыхала в кассе, как птичка в клетке.

В кафе «Аврора» не говорили о любви и обедали только за настоящие талоны («подлинники»), с «оригиналами» боялись засыпаться. Здесь только суп был «менее вода», а порция каши – тоже столовая ложка. Единственным удовольствием было пройти без очереди, как «сотрудникам». Теперь все кафе и рестораны прикреплены к различным учреждениям. Служащим выданы специальные пропуска – основные, а для родственников – скользящие.

С утра до позднего вечера около всех кафе и ресторанов толпятся скользящие, ежась под зычными окриками швейцаров:

– Для скорбящих местов нету!

Но все стоят, надеются: покричит-покричит, да, глядишь, и впустит. Главное – попасть туда, а там – тепло, толкотно, пахнет кухней – почти весело. Ради этого стоят часами на холоде, прижимаясь друг к другу или однообразно споря из за очереди: «Вы здесь не стояли». – «Вы сами не стояли». Но чаще стоят тихо, покорно, скорбно – почти неподвижной серой глыбой, с клочками пара над ней из посиневших ртов. Их пропуска и их самих так и называют: скорбящие.

Швейцары остались. Дюжие ветераны-стариканы олицетворяют прежнюю роскошь и недоступность знаменитых ресторанов, превращенных теперь в «обжорки». Швейцары еще весьма солидны и красноморды. Знаменитый дядя Вася, швейцар в кафе «Аврора», сохранил даже свою почти адмиральскую шинель с галунами и всякими аксельбантами. Он добр: впускает не только скорбящих причисленных, но и случайных. Поэтому кафе «Аврора» называют еще «Всех скорбящих радость».

…Только три дня прошло после Октябрьского праздника, три серых дня…

10-го ноября газета «Ленинградская правда» вышла с вдвое урезанным двухполосным листком. Это был исторический листок с постановлением Военного Совета – еще раз вдвое снизить норму хлеба.