Блокада

– Кстати о полке, что над твоей головой висит. В стиле рококо… Давай ее в печку, – сказал Бас.

– Бас, а что такое дистрофия? – спросил Саша.

– Голодная болезнь. Пора бы знать.

– Пора… Чем позже бы мы об этом узнали, тем лучше было бы.

Дмитрий второй день не вставал с постели. Два дня он дежурил в Доме техники, замещая заболевшего сторожа. На посту, в вестибюле, было почти так же тридцатиградусно холодно, как и на дворе. Ни огромный тулуп, ни валенки не грели на голодный желудок. Застудил легкие – болезнь, называемая в народе удивительно точно: прострел.

Читал Евангелие, найденное в чемодане знаменитого артиста, и рассуждал вслух, как это было принято во всех студенческих общежитиях:

– Сын Человеческий… Казалось бы, ничто человеческое не должно быть Ему чуждым.

Вася Чубук, согревшись у печки, хотя и тоскливо, все же напевал:

– Дывлюсъ я на нэбо
Та й думку гадаю,
Чому я не сокил,
Чому не литаю?

– Потому что хохол, – сказал Бас. – Был бы кацап, вроде нас, – был бы соколом. Да еще каким – настоящим соколом был бы!

Саша философствовал над печкой:

– Какое это нахальное, вечно неудовлетворенное животное – человек: захотелось тепла – сделал печку и развел огонь. Теперь, глядя на огонь, хочется на нем чего-нибудь поджарить, вроде котлет. Лучше спать. Уснешь и все забудешь, как говорила моя мама, вечно недовольная советской властью.

– Да, котле-еты-ы, – с живостью поддержал Бас, – теперь я вспоминаю только котлеты – они заслоняют все остальное – и ругаю себя за то, что ел их не больше, чем по десять штук. Какой я был идиот!

Так обычно начинались голодные монологи – на сон грядущий, о том, как любили поесть в такое недавнее и далекое теперь, почти потустороннее мирное время.

– Ах, какие она галушки закатывала – закачаешься…

– Да еще особенно когда поллитровку выпьешь для профилактики…

– А она мне и говорит: «Ты, Вася, брось мне арапа заправлять»…

* * *

Театр Эстрады и миниатюр был открыт. У высоких дверей вестибюля с выбитыми стеклами, в афишной раме тоже без стекла, под деревянной позолоченной буквой «Э» величиной с дугу, с маленькой «м» внутри, крупным курсивом объявлялось: «Ежедневно. Гастроли опереточного ансамбля под художественным руководством арт. Бронской».

Счастливые люди артисты! Кроме партийного руководства у них есть еще и художественное, которое, ухищряясь и зная себе цену, частенько выходит на первый план.

О, благословенный свет рампы! Скольким миллионам русских людей заменяешь ты свет солнца Конституции!.. Русский народ не только великий артист, но и великий театрал.

…Вот чопорная, в чепчике не по сезону и в дохлой лисе, старушка выражает свое возмущение шипящим, как пар из чайника, шепотом:

– Как они смеют? Они опять отменили пятую симфонию! И даже не сообщают, на когда перенесли. Как будто так и надо…

Добрая половина прохожих слушает ее сочувственно, некоторые знают, о чем речь – о симфонии Бетховена в Филармонии.

Консерватория с залом имени Глазунова давно закрыта – с открытой, разорванной снарядом крышей. Но и Филармония, кажется, доживает свой недолгий и фантастический блокадный век. Это уже не первый раз отменяют Бетховена: не повезло и его девятой симфонии. Зато «1812 год» Чайковского слушал, затая паровое – на холоде – дыханье, переполненный зал. Немцы были под Москвой.

В «Оперетте» идет «Баядерка», в Театре драмы – «Дворянское гнездо», в театре Ленсовета – «Идеальный муж». Всем известно, что один из лучших композиторов – Б. Асафьев – пишет на голодный желудок музыку к спектаклю «Война и мир».

В позолоченную дугу «Э» с колокольчиком «м» был впряжен весьма дружный и резвый ансамбль артистов. Оперетты пользовались особой плотоядной любовью студентов, потому что в них по ходу действия всегда много едят, пьют и веселятся. Острили: «После неотрадного и миниатюрного обедика приятно пойти в Театр эстрады и миниатюр». От «делать нечего» писали в стихах и в прозе хвалебные шуточные рецензии на спектакли и преподносили их красивой и полной даме с усиками – директрисе. За это или по-соседски их пускали в театр бесплатно. Зал никогда не был полон, но не бывал и наполовину пуст.

Скупым, голодным светом освещались худые, бледные, как маски, лица зрителей, пожирателей глазами сцены, красивых и великих людей – таких же, как все, и совсем не таких. Они тянулись к рампе, как к алтарю.

Под скрежет ножей и вилок о пустые тарелки нарядные люди пили шампанское – невскую водичку, живую воду искусства. Веселая вдова, она же по совместительству Сильва и Марица, однажды неположенно разрыдалась за «роскошным» столом: не выдержала марки.

Кто работал – обедал в кафе «Аврора», перешедшем в распоряжение Дома техники, остальные – в недавно открытой для студентов столовой, в помещении бывшего кинотеатра «Баррикада». И здесь, неизвестно какими судьбами, появилась своя королева – кассирша Сара. Она была обворожительна, сидя во вращающемся кресле, как бабочка под стеклянным колпаком кассы-кабины.