Блокада

Но в дороге, через два часа тряски, ни у кого ничего не осталось ни от обеденной сытости, ни от подарков тихвинцев-железнодорожников (жителей не было видно), и, как острили неумирающие остряки – от сухого пайка осталось только мокрое место. Жаловались на тряску и во всем обвиняли ее.

Вологда – первый город, встретивший эшелон. Правда, замерзшая толпа молча стояла на перроне и по всей дороге от вокзала до ресторана, где ленинградцев ждал обед (они только и думали о нем: хуже будет или не уступит тихвинскому).

Вологодцы встречали уже не первый эшелон, но все еще не верили своим глазам. Мрачные, веселые, горестно-изумленные лица. Кое-кто навеселе. Эти ничего не несут, кроме четвертинок, а то и пол-литров. Угощают, сами пьют. Заливаются пьяными слезами: «Родима-аи, до чего же вас давя-яли»…

Ходят по вагонам шатаясь, просят «дать пять» – тех, кто неподвижно сидит или лежит на своих вещах. Таким приносят обед и паек соседи, в почетном сопровождении встречающих. Это вернее, потому что соседям не всегда удается благополучно донести обед: съест по дороге, или случайно уронит и собирает со снегом в котелок. Но может и со снегом съесть и не донести. Многих отвезли в госпиталь, хотя он, говорят, переполнен военными.

Вологда, оказывается, глубокий тыл: всего две бомбы за всю войну. Встреча не организована, и слава Богу: ни флагов, ни лозунгов, ни оркестра, ни приветственных речей. Власть правильно полагается на народ: он сам знает, как встречать и угощать водкой. Страна не забудет мук героев. Но в Вологде не приготовили для эшелона дров. Пришлось на первом же полустанке растаскивать ветхие, снегозащитные заборы, к счастью, поваленные метелями: не стоило больших усилий.

И пошли стеной леса. Их еще не коснулась война, да уж и не коснется, даже концом крыла – ни истребителя вражеского, ни бомбардировщика.

И снега, снега. Главная Россия – от Вологды до Волги.

Эшелон шел сквозь свистопляску последних, отметающих зиму, мартовских метелей, за ним шли другие – в день по эшелону. Они громыхали как будто из другого мира, из незнакомой страны, из незнаемой эпохи, зачеркивая собою «смерть» из упрямой и короткой фразы: «Победа или смерть». Они были – победой!

Но голод – он еще не был побежден. Есть! Все время хотелось есть. И смерть вместе с самолетами-истребителями сопровождала эшелон, за ноги вытаскивала трупы из каждого вагона на каждой станции.

Эшелон живых трупов медленно двигался по громадному, еще не опаленному войной куску страны, почти не знавшей о трагедии северной столицы. Творимая народом легенда о блокаде растворялась в его же толще: и верили, и нет. Как же не забыть стране мук героев, о которых она знает так официально-мало. Не потому ли страна забывала приготовить для эшелонов-героев дрова, ни разу за всю дорогу долгую, через почти всю Россию, с севера на юг, не сводила в баню, не пересадила из загаженных дистрофическим поносом скотских вагонов в людские… Холод, голод и вши блокады несли с собой эшелоны через всю страну.

Толпы людей ожидали апокалиптян на всех узловых станциях. Будто с легкой руки Вологды – нигде не было приветствий. Не было демонстраций. Не было радостных возгласов. Молча глядели неверящими глазами. Из вагонов выносили трупы и складывали по-блокадному: находились любители, карманники и маньяки, готовые из последних сил сложить «штабелек». Дай им волю – будут ставить покойников манекенами, как в Адмиралтейском сквере, в вокзальных первых классах…

Потом с подножек сползали живые трупы с черными и серыми масками лиц, с безумными глазами и пьяной неуверенной походкой. Перед ними расступались с немым почтительным ужасом.

Горожане встречали своих лучших братьев – героев непоколебимых мук, первых горожан России – инженеров, рабочих, ученых, писателей, артистов и студентов. Все они, углелицые, почти потерявшие человеческий облик, не знали, что они апокалиптяне, грозное предупреждение миру. Эта война ясна. Долго она не будет длиться. Но потом, если не уживутся два мира, если не пойдут на компромиссы – и недостроенному коммунизму, и пресыщенному капитализму придет на смену новый общественный порядок – апокалиптизм, как преддверие Апокалипсиса. Новой войны не будет. Будет катастрофа. Человечество, кажется, уже созрело для конца мира, хотя никогда по-человечески не жило.

– Мы – ленинградцы! – говорили серолицые с жалкой гордостью. Но больше молчали. В ресторанах или столовых, где их хорошо и сытно кормили, царила сдержанно чавкающая тишина.

Эшелоны часто стояли на полустанках, пропуская военные составы. И чем дольше они стояли – тем больше хотелось есть. И вот тогда подходили к вагонам колхозники – старики и старухи, и начинался бессовестнейший торг. Рубашка шла за полведра картошки, ботинки – за литр подсолнечного масла. На драгоценности не обращалось никакого внимания, признавались только часы. Ничего не имеющие на обмен только покачивали головами: больно и стыдно смотреть.