Блокада

Дмитрию все казалось, что лес далеко, но когда упал, зацепившись за накрытый сугробом вывернутый пень, увидел высокие сосны совсем рядом, будто над самой головой стояли они как предупреждение, чтобы не шел дальше. И пень не пускал. И самому не хотелось вставать. Полежать бы, отдохнуть, хотя бы отдышаться. И вдруг понял, что – один. Все убежали вперед. Потому что он бежал не как все, а по-блокадному: шел. Но где же Саша? Вместе же «бежали». Позвал, приподнимаясь на локтях:

– Саша! – даже не слишком громко, уверенный, что он где-то близко.

…Но Саша был далеко. Дмитрий увидел его, идущего почему-то в сторону от леса. Пиушные пули пролетали над головой, как поверх сознания. Он звал Сашу и шел к нему, и видел, как он упал. И снова заполосовали чеканные пулеметные строфы, густые, способные, кажется, пришить к земле каждую снежинку… Поваленный на снег страхом, полз, утешаясь выгодностью, при современной технике, такого старинного способа передвижения: будто идешь все же по земле, руками и ногами вместе. И пулям тебя не так заметно. Но, забывая о них, несколько раз приподнимался: там ли еще Саша? Там. Убит? Тогда это не только конец кампании блокады, но и компании Общежитки. Саша… И вот он лежит перед ним, уже полузанесенный снегом, скорчившись. Оборванный. Жалкий. Маленький. Как младший брат. Как старший друг. Родной.

– Саша! – звал Дмитрий и тормошил его за плечи. Но он лежал неподвижно, строго и плотно сомкнув сухие, как прошлогодние листья, веки. Саша! Саша не шевельнулся и тогда, когда в едином порыве огня и металла толчками вздрогнула земля от новых залпов. Это уже били крепостные орудия городского кольца. Видно, бой продолжался, но где-то дальше, будто в другой плоскости фронта. А здесь все тихо. Тишина местного значения.

Едва слышно, но билось еще Сашино сердце. Дмитрий взвалил чуть теплого друга на плечи. И откуда взялись силы? Не сегодня ли утром вчетвером поднимали бревна-коротышки?.. На шее от напряжения забил неровный пульс. И с ним в унисон, с редкими перебоями билось Сашино сердце. И слабое его биение сообщало упорный ритм шагам… всего лишь нескольким шагам: ноги подогнулись, и Дмитрий мягко и косо упал в сугроб.

Нашел их сам лейтенант, пошедший навстречу своим красношеим.

Языка они достали, но он по дороге «скапутился». Пришлось бросить. А Саша давно пришел в себя и молча морщился от боли. Его понесли на батарею двое бойцов, маленького – взяли подмышки. Пороховой дым, смешанный с туманом, висел над Битым полем. Дым быстро рассеялся, а туман остался. И настоящим героем дня был признан Дмитрий.

– Ну, уж и герой, – отказывался он, – я даже не думал, что делаю, и как нужно поступить: само-собойное геройство не в счет.

– Думают не только в бою, но и перед, и после, – дидактическим басом возразил лейтенант, а Дмитрий подумал: «Он прав: думать надо перед боем – о том, как поступить в бою, и не только думать-мечтать, готовиться к этому всю свою юность. Но я прополз под огнем сколько-то метров, а как же солдат, который пройдет под пулями всю войну напролет? Какой славой его венчать? А этих – какой славой и кто будет венчать?»

Две машины с эвакуированными из города прошли мимо батареи, не останавливаясь. Впрочем, «этих» – значит, и нас, господ неврастеников из Общежитки.

О Сашиной ране – в левое бедро – не стоит и говорить: «чикающее» пулевое случайное ранение, – презрительно определил Дмитрий.

– И кой черт дернул тебя туда переться?

Саша отмалчивался недолго, признался:

– Погнался за зайцем.

– За зайцем! – передразнил Дмитрий.

– Прошу не смеяться: погнался всерьез… Серенький такой, вроде нашего котенка съеденного… Я думал, что он тоже, как мы, грешные, дистрофик, а оказался прыткий. И хитрющий, стервец: подпустит меня на метр – и ходу… Потом вижу – какие-то привидения бегут на меня, орут и стреляют. И я себе ору и стреляю. И чикнуло меня куда-то. Упал, и впал вроде в небытие. Но, благодаря чуткому провиденциальному руководству товарища Алкашко, – в неубитие.

– Что ты плетешь, идиот?

– Да, тип Достоевского. И за что ты меня ругаешь? Я же не виноват, что все так глупо-благополучно получилось. Ни тебе героизма не дают проявить, ни аванса на по-любойную смерть… Но мы имеем право теперь переименовать Битое поле в поле Битых, особенно, благодаря мне, немцев.

– Я подам рапорт о зачислении вас всех номерными, – пообещал лейтенант, потому что Сеня Доденко тоже отличился: чуть не на лету хватал отстрелянные гильзы и кричал: «Вдарь, милая, вдарь еще!» Он скромно признался:

– Устал, братцы. Работенка была горячая. Гильзы-то, конечно, интересно, как они еще на лету тускнеют, но самое главное – подтаскивать снаряды тяжело…

– Ну, марш все по домам, приказал лейтенант, и Сеня с Дмитрием послушно повели Сашу: «Куда вы меня ведете? В так называемое домой? В это чертово избушечное домой? Я буду упираться».

Не успели отойти и нескольких шагов, как два снаряда разорвались поблизости, и послышался бас лейтенанта: