Блокада

– Опять перебил, пиитик несчастный… Энергия мысли-снов не может же бесследно исчезнуть. Но вот беда – спать я стала как убитая: никаких снов. Поэтому и говорят: «Проспишь все Царствие Небесное». Там, может, тоже у каждого свое счастье, и не надо его – это самое – просыпать. Я, кажется, несу чепуху? Это я уже почти сплю.

И Сара уснула первая. Она и завтра уснет первой.

33. Эрмитаж

Всю ночь Сара стонала, Бас не отходил от нее, поил прорубной кипяченой водой, целовал. Вася Чубук чуть свет сходил за хлебом. Каждый раз, когда наступала его очередь, он начинал волноваться уже с полуночи, в 4 часа просыпался, в 5 вставал, в 6 уходил, и ничто не могло остановить его на пути к хлебу, кроме шипящего.

Сара доставала из-под подушки конфеты, ела их с просвирочными «отсебятинками» – осторожно, чтобы не уронить ни крошки: эти кусочки хлеба заключали в себе огромную религиозную силу, равнодействующую дружбы и любви, без сознательной веры и даже без надежды ни на тот свет, ни на этот.

В свинцовом рассвете продолжался вчерашний «постельный» разговор.

– Если прямо высказать мой взгляд, то я ничего не имею против коммунизма – жизни, как в сказке. Но – «мы рождены, чтобы сказку сделать былью», то есть ничего от нее не оставить. Это мне не нравится.

– А я считаю, что коммунизм должен быть христианским, или вообще религиозным, иначе Иудина ему цена. Даром кровь проливали и все вверх дном переворачивали.

– Эх, и зачем я вчера все конфеты так сразу п-п-оел, как сало с-з а-алом.

– Чубук, если ты будешь скулить о конфетах, которых не заработал, а уже съел, у тебя будет отнята завтрашняя пайка хлеба. Это тебе будет прибавочная тебестоимость.

– И веревки нет, чтобы повеситься.

– Веревки нет, а вот палка есть.

– Я знаю, за что всякий человек умирает: за то, что жил.

– Да, но мы-то, мы еще и не жили.

– Обратите внимание: Бас глядит на Сару надутыми глазами.

Бас сидел около Сары, неловко положив руки на ее плечи, укутанные одеялами.

– Не слушай их, Сара. Они уже все полубезнадежные.

Сара тускло светилась проступающим в полутьме лицом.

– Ну что же, – сказала она, – я вас всех люблю. Как я рада, что снова как… как во сне…

– Оставь свой сон. Ты вчера плела что-то такое… Нехорошее.

– С вами как-то забываешь о блокаде и сотнях трупов, перешагнутых мною, пока я дошла до вас, могла и не дойти. И все же я слышу, что эта самая смерть уже торжественно стучится в мое сердце. Но – почему же мне так хорошо?.. Потому что у вас еще ютится тепло, дружба, молодость. И смелые голодные мысли высказываются вслух… Как радостно чувствовать этот крепкий и устойчивый мир нашей дружбы, и умирать легче.

– Перестань, царица Савская! Тебе умереть – это нам себе дороже стоить будет: сколько мы скормили тебе хлеба и конфет! Ты хочешь, чтобы все это пропало даром?

– А почему же твой нежный голосок дрожит?.. Я же тебя знаю, милый ты страхолюдный парень, как облупленного.

– Облупленного голодом.

– И давно ты меня любишь, Бас?

– С первого курса. Ты же знаешь. И все знают.

– А я тебя – с первого взгляда.

– Что же ты раньше не говорила?

– А ты? Знаешь, мы, кажется, оба не большие любители этих самых излияний. Но я тебе все как-то не верила: бабник, думала.

– А я тебе не верил.

– Вот и объяснились наконец. Напоследок.

– Не говори так: «напоследок». Нельзя так шутить.

– Бас, со смертью не шутят, когда она уже за спиной. Сердце мое стучит все тише, а она… она стучится все сильней… Мне трудно говорить. Неужели не видишь? Пристал со своими разговорами…

Сара умолкла. Лицо ее было бледнее рассвета.

Игорек, Дмитрий и Саша, вооруженные недоеденными конфетами, пошли промышлять на Голодный рынок (Госголрын). Сеня Рудин и Чубук пошептались и тоже ушли куда-то.

Сара как будто уснула. Бас сидел, задумавшись. Вся его жизнь какими-то толчками-картинами проходила перед ним – короткая и сильная, как удар его кулака.

Он долго не замечал, что Сара не спит и смотрит на него в упор.

– О Бас, какие у тебя антисемитские черты лица! И за что я только тебя полюбила? – спросила она, судорожно улыбаясь одной щекой.

– Ты знаешь, Сара, – тихо сказал он, будто не обратив внимания на ее слова, – мне кажется, дело плохо. Только что предо мной парадным шагом под похоронный марш прошла вся моя жизнь, и она мне показалась довольно долгой и неинтересной историей. Ты понимаешь, прошла. Значит, ее уже больше нет, жизни, раз она вся прошла. Это конец, или начало конца… Но я счастлив, что любил и люблю тебя… любовию напрасной, как сказал бы поэт прошлого века…

– Но он бы не сказал – «напрасной», этот самый поэт, – возразила Сара.

– Ну, ладно, пусть красной… Гении, вроде Алкашки и Сашки, обычно пробавляются дурами, а дураки, как я, тянутся к гениальным женщинам, как ты, к таким величайшим красавицам, как ты, царица Савская.