Блюмсберийские крестины

Ужинъ былъ превосходный; на стол красовались четыре фантастическія пирамиды изъ ячменнаго сахара, которыя, конечно, были бы прелестны, еслибъ только не растаяли при самомъ начал ужина; тутъ была и водяная мельница — произведеніе искуснаго кондитера, которой недостатокъ состоялъ въ томъ, что вмсто того, чтобъ держать воду въ колес, она выпустила ее на скатерть. — Тутъ была и дичь, языки, пирожное, варенья, салатъ изъ морскихъ раковъ, говядина особаго приготовленія и вообще все, что вамъ угодно; Киттербелъ хлопоталъ о чистыхъ тарелкахъ — и между тмъ тарелки не являлись; джентльмены, которымъ нужны были тарелки, объявили, что обойдутся и безъ нихъ; мистриссъ Киттербелъ выхваляла ихъ самоотверженіе; сосдній зеленщикъ сильно суетился и началъ уже думать, что семь съ половиной шиллинговъ достанутся ему не даромъ; молодыя лэди кушали очень мало, опасаясь потерять романтичное достоинство; замужнія же лэди кушали очень много, и притомъ безъ всякихъ опасеній; вина было выпито вдоволь, и каждый изъ гостей наговорился и насмялся еще больше.

— Тише! тише! сказалъ мистеръ Киттербелъ, вставая и принимая весьма серьезный видъ. — Душа моя (эти слова относилась къ его жен, на противоположномъ отъ него конц стола), позаботься пожалуста о мистриссъ Максвелъ, о своей мама и прочихъ замужнихъ лэди; а вы, джентльмены, я увренъ, постараетесь убдить молодыхъ дамъ наполнить ихъ рюмки.

— Лэди и джентльмены! сказалъ Домпсъ, самымъ гробовымъ голосомъ и плачевнымъ тономъ, и всталъ съ мста своего, какъ призракъ въ Донъ-Жуан: — не угодно ли вамъ наполнить свои рюмки? Я желаю предложить заздравный тостъ.

Наступила мертвая тишина; рюмки были наполнены; гости приняли серьёзный видъ.

— Лэди и джентльмены! противнымъ голосомъ продолжалъ зловщій Домпсъ. — Я….

Въ эту минуту мистеръ Дантонъ издалъ, въ подражаніе французскому горну, дв самыя высокія ноты. Нервическій ораторъ задрожалъ; гоcти покатились со смху.

— Порядокъ! тишина! вскричалъ мистеръ Киттербелъ, стараясь подавить свой смхъ.

— Тишина! молчаніе! повторили джентльмены.

— Дантонъ, успокойся, сказалъ задушевный его другъ.

— Лэди и джентльмены! снова началъ Домпсъ, не потерявъ присутствія духа, потому что краснорчіемъ своимъ онъ славился: — вслдствіе принятаго обыкновенія при подобныхъ случаяхъ, я, какъ одинъ изъ воспріемниковъ мастера Фридерика-Чарльза-Вильяма Киттербела (при этомъ голосъ оратора немного измнился; онъ вспомнилъ о серебряномъ молочник), осмливаюсь предложить тостъ. Едва ли нужно говорить, что этотъ тостъ заключаетъ въ себ выраженіе нашего желанія о здравіи благоденствіи молодого джентльмена, событіе юной жизни котораго мы собрались сюда ознаменовать. (Общій ропотъ одобренія.) Леди и джентльмены! согласитесь со мной, невозможно предположить, чтобы добрые хозяева этого дома, въ отношеніи къ которымъ мы считаемъ себя искренними доброжелателями, могли провести эту жизнь безъ нкоторыхъ испытаній, безъ всякихъ страданій, безъ жестокихъ горестей и тяжелыхъ потерь…. (Здсь лукавый Домпсъ остановился и медленно вытащилъ изъ кармана блый носовой платокъ; примру его послдовали многія лэди.) Да пощадятъ ихъ всякаго рода испытанія! — вотъ искренняя молитва моя за нихъ, вотъ сердечное мое желаніе! (Слышно было, что бабушка новорожденнаго уже рыдала). Я надюсь, готовъ даже сказать: я увренъ, леди и джентльмены, что младенецъ, крестины котораго мы собрались сюда ознаменовать, не будетъ похищенъ изъ объятій своихъ родителей преждевременной смертью (нсколько батистовыхъ платковъ пущены въ дло); что его юный и, по видимому, цвтущій здоровьемъ наружный надъ не завянетъ подъ вліяніемъ томительныхъ недуговъ. (При этомъ Домпсъ окинулъ общество capдоническимъ взглядомъ, — потому что многія замужнія лэди были уже сильно растроганы.) Я увренъ, вы единодушно согласитесь съ слдующимъ моимъ желаніемъ: да живетъ юный странникъ этой жизни въ утшеніе и благословеніе своимъ родителямъ. («Вниманіе! вниманіе!» раздалось между гостями, и вмст съ тмъ ясно было слышно, что мистеръ Киттербелъ всхлипывалъ.) Да не забудетъ онъ впослдствіи тотъ долгъ, которымъ онъ обязавъ имъ, и да не подвергнутся они несчастному опыту самой страшной истины, — что неблагодарное дитя остре ядовитаго жала зми.