Соседи прилипли к окнам, служанки высыпали из домов на улицу и расспрашивали друг друга, что произошло. Кто-то, пока шевалье ходил за слесарем, приоткрыл занавески носилок, чтобы узнать, что в них такое; а узнав, что находилось внутри, каждый задавался вопросом, кем могла быть эта девушка, которую шевалье окружал такой заботой и которую собирался поселить под крышей своего дома, куда до сих пор вход представительницам женского пола был полностью запрещен.
Как водится в таких случаях, сразу же родилось около десяти версий; все они были совершенно несхожи между собой, но, естественно, ни одна не служила к чести шевалье, репутации которого был нанесен серьезный урон.
По всему городу пошли сплетни.
Кутилы из кафе Жусс и Шартрского клуба открыто насмехались над шевалье.
Завсегдатаи «Мюре» шептались об этом вполголоса, крестясь и заявляя, что с шевалье решительно не следует поддерживать отношения.
Но самому шевалье все это было безразлично. Мысль, что, по всей вероятности, он нашел дочь единственной женщины, когда-либо любимой им, поглотила его целиком.
Мы придерживаемся того мнения, и, возможно, кто-то сочтет нас оптимистом или простофилей, а это приблизительно одно и то же, — так вот, повторяем, мы придерживаемся того мнения, что на свете есть мало сердец, в которых воспоминания о причиненном зле заглушают память о добре; во всяком случае, шевалье был не из их числа.
По мере того как память шевалье освобождалась от горьких и печальных воспоминаний о прошлом, Матильда вновь вставала перед его глазами такой, какой она была в самые лучшие дни их юности — прекрасной и чистой, любящей и преданной; он больше не думал о событиях, разлучивших их, о ее неблагодарности, о ее неверности; он вспоминал о незабудках, которые он срывал когда-то для своей маленькой подружки на берегах ручейка, текущего по парку, и голубенькие цветочки которых так очаровательно смотрелись в белокурых волосах девочки; его сердце обливалось горькими слезами при мысли, что за всю остальную жизнь он не испытал больше радостей, которые сравнились бы со счастьем, пережитым им в молодости; даже радость, подаренная ему прекрасной Маауни, была несравнима с ними; наслаждения от вкушаемой трапезы или радости садовода никогда не могли заставить так трепетать его душу, как это удалось простому воспоминанию о прошлом; и шевалье спрашивал себя, не являются ли самыми счастливыми на свете в конце концов именно те люди, что встречают старость, обладая самым большим багажом подобного рода воспоминаний.
Это не было еще сожалением, но уже было сопоставлением.
Однако надо было заняться бедной больной, и заботы об уходе за ней, о том, как следовало обеспечить их, вывели шевалье из состояния раздумий, которым он, впрочем, весьма охотно предавался.
Марианна поступила с ключом от своей комнаты так же, как с ключом от дома: она унесла его с собой, как будто дом принадлежал ей. Господин де ла Гравери был вынужден поместить больную в своей комнате и уложить в свою кровать.
Но здесь в нем вновь понемногу проснулись опасения за собственную жизнь: он спрашивал себя с некоторой тревогой, где же ему провести предстоящую ночь, а главное, где поместят его самого, если зараза завладеет и им тоже.
Поскольку в доме он был совершенно один, ему пришлось заняться заботами по хозяйству, приготовить целебный настой и подумать о приготовлении своего собственного завтрака — занятии, к которому он питал особую неприязнь.
Работая до кровавого пота и нещадно проклиная свою бывшую служанку, шевалье сумел отыскать посреди ужасающего хаоса, намеренно оставленного Марианной в кухонном хозяйстве, три яйца и приготовил из них свое первое блюдо, с беспокойством задавая себе вопрос, как он сможет переварить это блюдо, каким бы скромным оно ни было, ведь впервые за двадцать лет ему приходилось сесть за стол без чая — средства, как он считал, совершенно необходимого для активизации его вялого желудка.
Его беспокойство увеличивало то, что яйца, опущенные в кипящую воду, оставались там на двенадцать секунд дольше, чем было положено, и, вместо того чтобы съесть на завтрак три яйца всмятку, шевалье съел три яйца вкрутую.
К полудню объявилась Марианна; она пришла за своим жалованьем.
При виде ее у шевалье мелькнул луч надежды. Он подумал, что старая сумасбродка пришла его молить о прощении, и приготовился выслушать ее просьбу с самой любезной улыбкой.
Он решил принять все требования своей бывшей служанки и подписать, даже повысив ей жалованье, новый договор, с тем чтобы немедленно избавить себя от хозяйственных забот, казавшихся ему столь отвратительными.
Он не принял во внимание появления в доме своей гостьи.