Блек. Маркиза д'Эскоман

Госпожа д’Эскоман смирилась с тем, что ей пришлось воспринимать как прекрасный сон счастье, основанное на вечности любви, которую в свое время заставил ее ощущать Луи де Фонтаньё. Она плакала, видя, как быстро это счастье закончилось, но не испытывала ни презрения, ни гнева к тому, кто одним вздохом вынудил его столь скоро улетучиться. Она, наконец, поняла неуравновешенность настроения и непостоянство характера этого мечтателя, остававшегося ныне таким же чистосердечным, как и прежде, и испытывала к нему то ласковое и сострадательное чувство, какое мать испытывает к сыну, терзающему ее душу. И когда непомерная боль приводила в лихорадочное состояние ее рассудок, она начинала мнить себя небесным духом, посланным Богом охранять это человеческое существо, которого присущее ему малодушие ввергает в опасность; при этом она была убеждена, что ее миссия не закончится даже тогда, когда ангел смерти явится призвать ее или его, и надеялась к тому же, что если ей первой суждено подняться на Небо, то Бог позволит ей и оттуда оберегать ее возлюбленного. Снисходительная, как и тот, чью роль она на себя взяла, Эмма старалась запастись и его терпением; с болью она заглушала в себе впечатления, которые вызывали в ней ставшие слишком явными прегрешения Луи де Фонтаньё; ей казалось, что настанет время, когда если и не она, то, по крайней мере, разум сможет возобладать над этим изменчивым характером, и, в ожидании этого дня, она старалась, забывая о себе самой, уберегать молодого человека от всех печалей, какие могли бы сделать его жизнь еще более горькой.

Но как же тяжело было для Эммы бремя этих печалей! К отчаянию, раздиравшему ее оставленное в одиночестве сердце, присоединились еще и мучительные материальные тяготы.

В маленьком доме на улице Сез давно уже не хватало денег. Любое опьянение имеет одни и те же последствия. В своем опьянении Луи де Фонтаньё совершенно не сознавал, что происходило вокруг него; он выезжал в свет, и этим светом для него было общество Маргариты; потребности его становились огромными, и они исчерпывали их семейный кошелек. Эмма краснела за это его безразличие, но она оставалась светской дамой, к тому же ей было бы стыдно примешивать столь пошлый вопрос, как деньги, к нареканиям более высокого порядка, и она устраивала так, что этот кошелек никогда не оказывался для молодого человека пустым.

Долги, которые она набрала, накопились, и однажды ей пришлось рассчитаться векселем за покупку довольно значительной партии необходимых ей товаров. Этот вексель ей не удалось оплатить своевременно; она хотела вымолить отсрочку у индоссата, предъявившего ей иск, но этот человек проявил суровость, которую не могла объяснить себе несчастная женщина, не подозревавшая, что за г-ном Вердьером, банкиром, скрывается рука Маргариты.

Эмма тщательно скрывала от своего любовника все свои печали; как мы видели, она настояла на том, чтобы в тот день, на какой было назначено исполнение судебного решения, а именно наложение ареста на имущество, Луи де Фонтаньё поехал к своей матери. Она хотела одна противостоять буре. Возможно, у нее еще оставалась смутная надежда, пережившая все ее разочарования, что ей удастся вернуть возлюбленного при помощи своей самоотверженности и преданности.

Утром этого грустного дня, посвятив верную Сюзанну в новость об ожидавшем их крахе и увидев, что Луи де Фонтаньё отправился к матери, Эмма сама вышла из дома, намереваясь испытать последнее средство. Она отыскала адвоката, защищавшего ее на судебном процессе, и стала настойчиво просить его о денежном займе. Адвокат предложил ей обратиться к г-ну д’Эскоману, находившемуся тогда в Париже. Несмотря на все уговоры законника, Эмма отвергла этот совет.

Вернувшись в магазин, она уже обнаружила там судебного исполнителя и его помощников; в ее отсутствие закон в лице полицейского комиссара позволил слесарю отпереть двери. В последний раз обратившись к ней с требованием уплатить по векселю, на что ей нечего было ответить, чиновники продолжили опись имущества, обмениваясь грубыми замечаниями по поводу красоты молодой хозяйки. Эмма позвала Сюзанну, стала ее искать, но не нашла в доме. В своем отчаянии она вдруг усомнилась в преданности гувернантки.

Непостоянство Луи де Фонтаньё делало в ее глазах возможным все, и, ужаснувшись чудовищности этого ухода, она почувствовала, что мужество оставляет ее, рухнула на стул среди перевернутых картонок и расплакалась.

Вдруг с улицы послышались хорошо ей знакомые шаги кормилицы. Радостно вскрикнув, Эмма бросилась к затворенным дверям, распахнула их створки и упала в объятия Сюзанны.

Гувернантка была бледна, и, тем не менее, пот заливал ее лицо; было видно, что она шла тем быстрым шагом, какой давался ей крайне тяжело и какой она позволяла себе только в исключительных случаях. Она всего лишь поцеловала ту, которую называла своей девочкой, но этот поцелуй, словно безукоризненный сонет, являл собой целую поэму нежности и преданности.

Сюзанна одним взглядом окинула все: и сцену, и действующих лиц.