Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Антонио Стеллу остро тревожила еще и перспектива использования болезни для дальнейшей стигматизации и без того маргинальных групп населения и усугубления ксенофобии, о которой в ту пору итальянцы знали отнюдь не понаслышке. Старожилы Нью-Йорка считали «макаронников» людьми нечистоплотными и неряшливыми, разнузданными и похотливыми. Их огульно обвиняли в криминальных наклонностях, алкоголизме, коммунизме и попросту во всех мыслимых и немыслимых социальных грехах. Уважаемому и культурному врачу, посвящавшему свободное время коллекционированию антиквариата и дамасских клинков, личному врачу многих богачей и знаменитостей, включая прославленного тенора Энрико Карузо, было предельно ясно, что лучшая защита от предвзятости – ассимиляция. Принявший его город демонстрировал это последовательно и недвусмысленно. Каждая новая волна иммигрантов ассоциировалась не только с присущими ей расовыми или этническими стереотипами, но и непременно с какими-нибудь якобы завезенными болезнями. В холере 1830-х годов оказались «виноваты» понаехавшие в те годы в Нью-Йорк нищеброды-ирландцы. Ближе к концу XIX столетия туберкулез называли не иначе как «жидовской» или «портновской» болезнью. Ну а когда в 1916 году в городах Восточного побережья разгулялся полиомиелит, то в этом обвинили уже итальянцев. Патронажные сестры брезговали следовать святому итальянскому обычаю целовать преставившихся, из-за чего итальянцы попросту перестали пускать их на порог.

Стелла ясно сознавал, что проблемы со здоровьем иммигранты в подавляющем своем большинстве отнюдь не привозят с собой, а заполучают уже в Америке, сколько бы ни утверждали обратное «коренные» американцы, при этом корень зла – в скученности и антисанитарии иммигрантских жилищ. В самых худших из зафиксированных им случаев плотность населения в иммигрантских кварталах доходила до 120 000 жителей на квадратный километр – цифра немыслимая даже в самых густонаселенных городах Европы того времени, а характерная скорее для мест типа Дхарави, трущобного района Бомбея, который и в современном Мумбаи остается одним из рекордсменов мира по скученности обитания человека. На востоке 13-й улицы, в оплоте сицилийцев, по его подсчетам, в среднем проживало по десять человек в одной комнате. Но было ему понятно и то, что свою уязвимость итальянцы усугубляют присущей им дремучестью. Среди них было полно безграмотных и не знающих ни слова по-английски. Были они в целом народом набожно-суеверным, клановым и подозрительным, а властям не доверяли вовсе. Итальянские народные снадобья на новой почве претерпели вынужденные изменения. В частности, за отсутствием на Манхэттене волчьих костей итальянцам приходилось изыскивать в городских джунглях какие-никакие заменители этого ингредиента, а внешне похожие на родные итальянские местные травки выращивать в оконных ящиках. Они продолжали свято верить как в колдовство, так и в целительную милость Девы Марии, и никогда не забывали сплевывать для отвода сглаза. Самым же опасным суеверием этих городских пейзан по мнению Стеллы был прочно укоренившийся фатализм, побуждавший их пускать любую болезнь на самотек: главное – pazienza[166], и будь что будет. На врачей они смотрели с той же подозрительностью, с какой привыкли у себя в Италии относиться к священникам и землевладельцам, а больницы традиционно считали вратами в мир иной. Описывая в романе «Счастливая странница» (1965) манхэттенскую больницу Bellevue Hospital (где вел пациентов и Стелла), Марио Пьюзо писал: «Богобоязненные нищие крестились, заходя в эти ворота; тяжелобольные прощались с жизнью и готовились к смерти». Не исключено, что сам Стелла и послужил Пьюзо прототипом доктора Барбато: «О, ему доподлинно известно, что за чувства кроются за всеми этими учтивыми речами! Signore Dottore, Signore Dottore[167]. Он кормится их невзгодами; их боль – его прямой доход; он появляется тогда, когда без него не обойтись, когда их охватывает страх смерти, и требует денег в обмен на исцеление. Им, неискушенным, его искусство кажется колдовством, небесным даром – а ведь дары небес не продаются и не покупаются»[168]. Современная практика оплаты услуг врача была им совершенно чуждой.