Впрочем, волна насильственного противостояния властей и народных масс в те годы захлестнула многие страны мира. В Австралии постановили изымать у матерей младенцев, появившихся на свет в результате расового смешения, и отдавать их на воспитание в чистокровно белые семьи. Ход мысли был вполне в духе евгеники: в «чистом» виде аборигены неконкурентоспособны и обречены на вымирание, вот пусть себе и вымирают; а вот тех, чья кровь наполовину разбавлена благородной кровью «высшей» белой расы, можно попытаться спасти путем ассимиляции в цивилизованное общество белых людей (и это на фоне массовой гибели аборигенов от инфекционных болезней, завезенных в Австралию белыми поселенцами). В Аргентине между тем и вовсе инициировали государственную программу полной зачистки городов от потомков выходцев из Африки, обосновывая необходимость подобного геноцида тем, что соседство с ними якобы угрожает здоровью остальных граждан. Подумывали о том, чтобы поддержать этот почин, и в соседней Бразилии, но по здравом размышлении сочли подобную миссию невыполнимой, поскольку потомки африканцев и мулаты там составляли подавляющее большинство населения.
И на таком фоне в 1918 году чиновники от здравоохранения объявили об очередной кампании по борьбе с массовой заболеваемостью. Специфика мер варьировалась от страны к стране, но в целом они повсеместно представляли собою причудливую смесь принудительных запретов и предписаний и назойливых рекомендаций, обязательных и добровольных для исполнения правил и самоограничений. Всех призывали пользоваться носовыми платками и оставлять окна открытыми на ночь, однако за соблюдением этих правил не следили, а их нарушителей не наказывали. Бдительные полицейские могли сделать внушение сморкающемуся или отхаркивающемуся на улице прохожему, а за повторное нарушение оштрафовать или даже арестовать; нарушение запрета на массовые собрания – например, выход на политический митинг или посещение спортивного состязания – было чревато грубым разгоном собравшихся с применением резиновых дубинок и прочих веских аргументов патрульной полиции. За нарушение карантинных правил или несанкционированное проникновение за санитарный кордон можно было нарваться и на по-настоящему жестокое наказание. Многие законопослушно соблюдали все ограничения. Время было такое, что о массовых движениях за гражданские права никто еще слыхом не слыхивал, а у властей было на порядок больше полномочий по части вторжения в частную жизнь граждан, – и меры, которые сегодня показались бы грубым вторжением в частную жизнь или посягательством на права и свободы человека, казались вполне приемлемыми, особенно в атмосфере патриотического пыла, крепко впитавшегося в массовое сознание за годы войны. В США, например, осенью 1918 года травле и очернению в прессе как «лодыри и предатели» подвергались не только дезертиры, уклонисты и отказники от воинской службы по религиозным или иным убеждениям, но также огульно и все те, кто нарушает или отказывается соблюдать противоэпидемические меры.
Внутри же самих маргинализированных групп населения, привычно сделанных главным целевым объектом противоэпидемических мер, к ним относились с подозрением как к очередному «троянскому подарку» от властей, – и где-то их просто игнорировали, а где-то даже и устраивали тихие бунты. В Южной Африке, к примеру, все программы вакцинации начиная с ноября 1918 года массово бойкотировались. И черные, и белые южноафриканцы имели настолько смутное представление о микробной теории, что внештатный корреспондент