Иногда ему везло и он находил возле мусорных баков пакеты с кусками хлеба, засохшего сыра, пачками просроченного творога, обрезками колбасы, несколькими осклизлыми сосисками. Иногда выставляли засоренную жучками муку или рис… А так, в основном, он рылся в помойках и все, что было мало-мальски съедобным, складывал в мешки. Грязный, обросший, провонявший, он нес домой драгоценную ношу, перебирал ее, оставляя для Герата что посвежее, остальное же варил и, остудив, шел кормить собак. Собаки ждали, и, услышав стук двери, от нетерпения поднимали лай и вой. Молодняк на детской площадке дрался за каждый кусок не на жизнь, а на смерть. Они были все искусанные, израненные, кто хромал, у кого гноилось ухо…
Однажды утром, в самые морозы, Андрей нашел самого непримиримого, самого злобного кобеля — помесь кавказской овчарки с немецкой — неподвижно лежащим в своем вольере. Такой грозный в жизни, он лежал жалким ворохом облезлой шерсти на снегу и его мертвые глаза тускло смотрели куда-то вдаль. Андрей заплакал. Даже не заплакал. Он зарыдал. Он плакал по этому кобелю, с его дурацкой и никчемной судьбой, по себе, потерявшему человеческий облик, никому не нужному, живущему вместе с этими собаками на подаянии с помоек, по умершей матери, по погибшим товарищам, беззащитным в своей смерти. И, вторя его рыданиям, сначала завыл, гортанно и страшно, один пес, вслед ему другой, а затем завыли все…
Денег не было давно, и Андрею приходилось выискивать в пакетах что-то и для себя. В первый раз это было ужасно, но есть хотелось так, что было не до брезгливости. Иногда они с Гератом по несколько дней сидели на сухарях и воде. Надо было что-то предпринимать.
Как-то в субботу он взял несколько своих картин и отправился с ними на вернисаж. Ему удалось договориться с одним мужиком, и тот взял их на реализацию. В воскресенье, во второй половине дня Андрей опять съездил на вернисаж и, к своему удивлению, получил семьсот рублей за четыре проданных картины. Деньги были огромные. Он закупил для собак почти двадцать килограмм куриных лап и дешевых круп, ливерной колбасы для себя и Герата и, счастливый нагруженный продуктами, поехал домой.
Вскоре ему опять повезло: он нашел около баков огромный мешок с одеждой и притащил его домой. В основном там были очень приличные детские и женские вещи, но на самом дне лежали вполне пригодные для носки мужские джинсы, светлый бежевый костюм-тройка и куртка. За подкладкой пиджака позвякивала мелочь. Через дырявый карман Андрей засунул туда руку и, помимо мелочи, нащупал две бумажки. Это были пятисотка и тысячная купюра. На эти деньги можно было продержаться еще какое-то время.
Он стал периодически ездить на Крымский Вал. Хотя картины продавались плохо, но все же слабый приток денег позволял ему хоть как-то существовать. К тому же озверевший молодняк умудрился прокопать под сеткой лаз и теперь был на самообеспечении: сытые и довольные, они возвращались в вольер только на ночевку, а весной, образовав стаю, ушли навсегда.
ЖЕРАР. ПЕРВЫЙ ВИЗИТ В РОССИЮ
Однажды хозяйка дома, куда Жерар был приглашен, угощала гостей рассказами о своей туристической поездке в Россию. Помимо непременных фотографий Красной площади, Новодевичьего монастыря и Ленинских гор, было несколько интересных снимков, сделанных на Крымском Валу. Жерар не стал задавать вопросов, а решил на досуге обо всем хорошенько поразмыслить. Россия представлялась ему огромной навозной кучей, в которой, если хорошенько порыться, можно отыскать горсточку жемчужных зерен. Чем больше он думал, тем реальнее ему представлялся план по открытию никому пока не известных талантливых художников, на которых можно значительно заработать. Жерар произвел интернет-рекогносцировку, прошерстил свою картотеку, повидался с некоторыми из своих многочисленных знакомых, осторожно и ненавязчиво наводя разговор на интересующие его темы, и, заручившись рекомендательными письмами, ранней весной оказался в Москве.
Что и говорить, вернисаж его не впечатлил. Более того, он его страшно разочаровал. Были, правда, неплохие пейзажи, возможное приобретение которых он решил отложить на последние выходные. Жерар походил по частным студиям, но и там ни за что не зацепился, хотя и прикупил по дешевке несколько весьма спорных картин, скорее даже не с целью будущей наживы, но чтобы произвести приятное многообещающее впечатление.
Ему постоянно рассказывали о каких-то гениальных художниках, пишущих шедевры, таскали по студиям-чердакам и студиям-подвалам, но когда он видел очередные фэнтези с драконами, единорогами и сексапилками-барби в коже или ню, никуда не годные перепевы Констебля, Дали, Гогена и иже с ними, прилагал немалые усилия, чтобы «держать лицо».