Блаженны нищие духом

Он осторожно сложил трубки на землю, нашарил среди них заранее припрятанные молоток, нож и тряпье, достал фонарь и буквально на секунду осветил помещение, стараясь хорошенько запомнить, кто где лежит, чтобы дальше по возможности действовать на ощупь. Ближе всех был с развороченной грудью Володька Головко из Смоленской области. На секунду возникла картинка: Леха на белом своем «жигуленке», в элегантном импортном костюме едет на какую-то солидную работу… «Все бабы будут мои…» — то ли подумал, то ли сказал он вслух и маленькими шажками приблизился к телу Володьки. Присел на корточки, трясущимися руками ощупал его, нашел ремень, расстегнул, потом расстегнул ширинку, задрал Володьке ноги и стал стаскивать брюки…

Когда все было сделано, и Леха, окровавленный и провонявший, уже двинулся было к выходу, дверь вдруг распахнулась, и яркий свет ударил в глаза. В дверях стоял комбат и еще двое с автоматами — кто, Леха не разглядел, но, судя по долговязой фигуре, один из них был Андрей.

При виде перепачканных в крови рук и формы Лехи комбат заорал дурным голосом:

— Ты… Ты… Ты что здесь делаешь, паскуда?!!!

«Навел, сука!» — мелькнуло в голове у Лехи. Это был конец всему, конец страшный и позорный, но в этот момент, уже без надежды что-либо исправить, он, набрав воздуха в легкие, заорал в ответ единственно возможное:

— Здесь кто-то живой!!! Я слышал, здесь кто-то стонал, здесь кто-то живой!!! Чего стоите, козлы вонючие! Да помогите же мне, мудачье!!!!!!!!!!!

Автоматы полетели на землю, ребята бросились ворочать тела, освещая каждое поочередно и щупая пульс, а Леха все орал: «Здесь кто-то живой!!!» С ним была истерика.

Удостоверившись, наконец, что живых нет, комбат бросил кому-то на ходу: «Останешься здесь…», подхватил Леху и повел его к своей палатке отпаивать спиртным.

А через день маленький разведотряд нарвался в горах на лагерь душманов. Пришлось с боем отступать. Улучив минуту, Леха вышел из-за укрытия навстречу Андрею и всадил ему нож в живот. Последней мыслью Андрея было: «Не может быть…» Леха аккуратно принял оседающее тело на себя и уложил его на раскаленные камни. Воровато оглянувшись, он быстро и опытно обшмонал карманы, забрал все, что нашел, даже полупустую пачку сигарет, и ящерицей скользнул к месту, где удачно засел Мишка Райков.

В этом же бою погиб и Ринат. И Леха так никогда и не узнал, что именно Ринату было известно все о героиновых тайниках, что именно он следил за каждым Лехиным шагом, и что у него были свои собственные далеко идущие планы насчет этих пакетиков, и что Андрей был совершенно ни при чем… И, может быть, именно из-за этих планов положил Единственный Бог предел его жизни, и забрал к себе хорошего, еще ничем не запачкавшегося парня.

С задания вернулись через двое суток только Леха Савельев и Мишка Райков. Мишка был ранен в ногу, и Леха практически весь путь тащил его на себе. Шли ночами, а днем прятались.

За телами потом ездили, но не нашли.

Значительная часть героина осталась лежать на своем месте, под камнями, а рисунки Андрея Леха выкрал при первом же удобном случае. Набросок со схроном он сложил вчетверо и спрятал в своих вещах, на тот случай, если когда-нибудь удастся вернуться сюда. Мало ли, вдруг пройдет много времени и что-то забудется. Проще будет найти. Все остальное он сжег.

* * *

Правая рука одеревенела и бесполезно болталась, голова кружилась от потери крови, и Рустам Джумаев, паренек из Бухары, не стал дожидаться окончания боя: он очень хотел жить. То замирая, то проскальзывая ящерицей, он практически катился вниз в том направлении, где, по его расчетам, должна была быть дорога. И не ошибся. Вскорости проходившая колонна наших подобрала Рустама. Переговорили по рации, и было решено выслать на место десант.

Лагерь разметали, похоже было, что вряд ли кому удалось уйти. Среди найденных тел один солдат, с ножом в животе, оказался еще живым. Надежды на то, что он выживет, не было. Мест было мало. Его аккуратно пристроили к покойникам, в полной уверенности, что к концу пути он присоединится к ним на том свете.

МЫТАРСТВА

Прасковья Васильевна дряхлела, но не сдавалась, Ани росла, хорошела и все больше становилась похожей на свою бабушку в молодости. В четырнадцать лет у нее открылся голос — контральто. Ани стала уединяться в заброшенном зале и петь. Бабушка тайно слушала ее и мучилась сомнениями. С одной стороны, оперная певица, прима, слава, деньги… С другой стороны, а вдруг захудалые театры, вторые роли, разъезды, богема… Но, как бы там ни было, наверное, надо было дать девочке шанс.

Бриллиант хорошо оценили, и Ани стала учиться пению и музыке. Инструмент давался тяжело, надо было начинать раньше, а вот сольфеджио шло легко. Диктанты писались моментально и всегда на «отлично», как и вокал. Преподаватели были довольны.