Битвы орлов

Даже хунта не смела опровергнуть новость о победе французов. Народ больше не верил в защиту Мадонны Пилар, раз она и посвященную ей церковь не смогла уберечь от разрушения; несколько знатных горожан отправились к Палафоксу, требуя капитуляции. И всё же сопротивление не было сломлено; крестьяне дежурили возле лодок на Эбро, чтобы генералы не сбежали. Графиня де Бурида бледной тенью передвигалась по улицам, раздавая пожертвования раненым и больным, лежавшим на тонких соломенных подстилках в холодных сводчатых галереях и лечившихся одною рисовой водой. Часовые, завернувшись в одеяла, сидели на каменных скамьях, стуча зубами от озноба, и умирали прежде, чем их могли сменить.

…Сен-Марсу вновь завязали глаза и повезли через весь город, под гневные выкрики и оскорбления. Избавившись от повязки, он увидел перед собой сорок изможденных, бледных лиц, искаженных ненавистью и страданием, — то была новая хунта, проведшая бессонную ночь в спорах о правильном решении. Дон Педро Мария Рик, бывший казначей королевской канцелярии, произнес от имени Палафокса напыщенную похвалу героизму солдат и обывателей, потребовав капитуляции на почетных условиях. Сен-Марс предложил им сдаться на волю победителя, чем вызвал всеобщий крик возмущения. В этот же миг в окна проник нарастающий шум приближающейся толпы.

Минеров не успели предупредить о перемирии; бомба под Косо взорвалась в самый неподходящий момент — когда на улицу высыпали люди, впервые за много дней увидавшие небо. "Измена!" Бледный Палафокс застыл в своем кресле, натянутый как струна; "Смерть французу!" — гремело за окном. Двери комнаты распахнулись перед испанскими офицерами со шпагами наголо; Сен-Марс расправил плечи и вскинул подбородок — пусть видят, как умирает француз!

— Сеньор, мы не потерпим, чтобы чернь попирала международное право в вашем лице, — сказал ему один из офицеров. — Если будет нужно, мы закроем вас своим телом!

Палафокс с облегчением закрыл глаза и обмяк, его лоб покрылся испариной.

…Лансьеры радостно потрясали своими копьями, приветствуя Сен-Марса, — встревоженный Ланн выслал их к воротам Кармен. Беспокоиться пришлось довольно долго, потому что депутация от хунты не решилась ехать через город до наступления темноты. Ланн принял депутатов в своей ставке возле шлюзов, напустив на себя суровый вид. Так и быть, из уважения к доблестному испанскому народу он согласен на почетную капитуляцию. К его удивлению, депутаты вместо благодарности принялись выставлять ему новые требования: гарантировать доходы Церкви, признать королем Фердинанда VII… Ланн молча развернул план Сарагосы и указал шесть огромных мин, заложенных под Косо, по три тысячи фунтов пороха каждая. Они будут взорваны одновременно, уничтожив остаток города; пятьдесят орудий на левом берегу Эбро направлены на Сарагосу, всё готово к общему штурму, который начнется завтра в полдень. Депутаты раз пять быстро перекрестили лоб и рот большим пальцем: взрывы уничтожат их собственные дома и самые лучшие здания в городе! Дрожащими руками они подписали конвенцию, продиктованную Ланном: "Городу Сарагосе предоставляется всеобщее прощение. Гарнизон выйдет с воинскими почестями и сложит оружие в двухстах шагах от ворот Портильо. Офицерам оставят их шпаги, солдатам — ранцы. Их отведут во Францию, где они станут военнопленными. Горожане сдадут оружие. Сохранность имущества гарантируется. Религия будет сохранена в неприкосновенности. Крестьяне смогут свободно вернуться по домам. Чиновники принесут присягу королю Жозефу".

Новость о капитуляции хотели сохранить в тайне до рассвета, однако она быстро облетела весь город. Отряды разъяренных людей захватили артиллерию, желая продолжать оборону, и удвоили охрану лодок, фанатики бежали по улицам, крича об измене и требуя смерти депутатов. Измученным испанским солдатам, караулившим внешнего врага, теперь приходилось усмирять внутреннего.

Двадцать первого февраля французская армия выстроилась во всеоружии, с зажженными фитилями, вдоль дороги на Алагон. С самого рассвета солдаты мылись, брились, чистились, полировали орлов на киверах и теперь глядели молодцами. Ровно в полдень забили барабаны, из ворот Портильо вышел испанский гарнизон. Яркие широкие пояса, обхватывавшие стройную талию, и коричневые плащи, наброшенные поверх лохмотьев, делали почти красавцами жутко исхудавших людей, с трудом переставлявших ноги. Под широкополыми шляпами с ястребиными перьями прятались бледные лица, заросшие черной бородой. Женщины с плачущими детьми, замешавшиеся в ряды солдат, часто оборачивались к Мадонне, шепча молитвы, мужчины же смотрели по сторонам, и когда настал момент сложить оружие и отдать знамена, на их лицах было написано отчаяние, в глазах горел гнев: они сдались столь малочисленному неприятелю! Пленных тремя колоннами отправили под охраной в Байонну, Лежёна маршал послал в Париж — объявить императору о падении Сарагосы.

СТОКГОЛЬМ