Битвы орлов

Монастырь францисканцев тоже пришлось минировать; взрывом из склепов выбросило останки тех, кто, казалось, давным-давно обрел здесь покой. Когда французы ворвались в церковь сквозь брешь в стене, испанцы, проникшие в нее через ризницу, уже забаррикадировались скамьями, исповедальнями, раками со святыми реликвиями, обломками гробов. Самая убийственная стрельба велась с хоров, откуда испанцев штыками вытеснили на крышу по узкой винтовой лестнице, с которой то и дело срывались люди. Столбы белесого порохового дыма казались призраками в цветных лучах, проникавших сквозь щербатые витражи; легион ангелов с венцами в руках летел с великолепного балдахина, под которым обрушилась часть колонн; из гробницы торчала бледная иссохшая голова в митре, с ямами вместо глаз и рта, — мумия епископа в парадных одеждах тянула костлявые руки к французам… Когда у крестьян, бросавших с колокольни гранаты и стрелявших через крышу, закончились патроны, их сбросили наземь; вместе с ними погиб их командир — француз-эмигрант граф де Флери.

Убедившись, что на крышах не осталось живых, Лежён вернулся в церковь. Солдаты сдирали богатые облачения с останков прелатов, пили церковное вино из козьих мехов, а осушенные бурдюки надували и играли в мяч. Под стенами лежали раненые — французы и испанцы; между ними пробирались хирурги и санитары, оказывая помощь и тем, и другим.

***

Палафокс пообещал дворянство двенадцати самым храбрым крестьянам. Солдаты из землепашцев и пастухов получались никудышные, но храбрости им было не занимать: один подошел в открытую к позициям французов и успел бросить несколько зажигательных гранат, прежде чем его убили. Ланн получил известие от генерала Сюше, караулившего дороги на левобережье Эбро, что братья Палафокса собрали в Лериде больше десяти тысяч вооруженных людей, чтобы снять осаду Сарагосы; аванпосты этого отряда уже обмениваются сигналами с гарнизоном, авангард выступит тринадцатого февраля. Маршал немедленно отправился навстречу неприятелю, но тот двинулся в обход через Уэску, и Ланн поскорее вернулся назад.

Французы уставали от ежедневных боев и потерь, постоянно возобновляемых препятствий, бессонных ночей, немолчного грохота, зловонного воздуха, каменной крошки, скрипящей на зубах. В лагерях говорили: "Где это видано, чтобы армия в двадцать тысяч человек осаждала пятьдесят тысяч? Мы овладели только четвертью города, а сил уже нет. Нужно ждать подкреплений, иначе мы все погибнем и эти проклятые руины станут нашей могилой, прежде чем мы загоним последних из этих фанатиков в их последнюю дыру". Ланн велел офицерам уверять солдат, что неприятель несет куда большие потери и слабеет на глазах; бомбы, мины, болезни скоро сломят его сопротивление.

Теплый февраль стал неприятным сюрпризом для Палафокса, который призывал на голову французов сеющие уныние дожди. На лугах созрела земляника, лавровые и фруктовые деревья стояли в цвету, воздух в лагерях был напоен ароматами лаванды, розмарина, фиалок, защищавшими от болезней. Правда, ночи по-прежнему были холодные, но солдаты нашли хороший утеплитель: накрыли шалаши и палатки картинами, писанными маслом по холсту и покрытыми лаком, — в церквях и монастырях их было полно. Вместо соломенных тюфяков на землю клали древние пергаменты, в костры подбрасывали деревянных святых.

Несколько солдат из Вислинского легиона сгрудились возле одного из холстов (в польских костелах им не встречалось ничего подобного).

— Да уж, добрый Боженька даст старику хлебнуть водички, — сказал проходивший мимо француз, мельком взглянув на полотно. — А маршал нас тут всех в могилу вгонит.

Ланн подошел поближе — они разглядывали картину Мурильо: притчу об Иисусе, зовущем Петра идти по воде.

— Как Господь говорит здесь со святым Петром, так и я говорю с вами.

Поляки вздрогнули от неожиданности и обернулись.

— Господь говорит: Петр, если ты веришь слову моему, ты сможешь ходить по водам, — твердым голосом продолжал маршал. — Через несколько дней вы возьмете Сарагосу!

Его провожали криками "виват!"

***