Битвы орлов

Король торопливо писал при свете канделябра. К отъезду всё готово; если Фредерика заупрямится, пусть остается вместе с дочерьми, а Густава он заберет с собой: его сын не должен сделаться заложником в руках мятежников! Которое нынче число? Час ночи… Значит, уже тринадцатое марта. Тринадцатое! Но это ничего не значит. Оно станет несчастливым для его врагов!

Язычки свечей заметались, отбрасывая подвижные тени на темные обои и тяжелые гардины; Густав Адольф вскочил со своего места, оборотившись к двери; сердце колотилось в груди. Кто здесь? А, это зеркало… Из темного стекла в золоченой раме глядело осунувшееся лицо, казавшееся еще более бледным поверх темно-синего сюртука. Ему тридцать лет, но он выглядит старше… Подсвечник отразился многократно, прыгая из зеркала в трюмо, как будто светильник был не один, а целых… семь? "Я отворил пред тобою дверь, и никто не может затворить её; ты не много имеешь силы и сохранил слово Мое, и не отрекся от имени Моего, — зазвучали в ушах короля слова из Откровения Иоанна Богослова. — Я сделаю то, что они придут и поклонятся пред ногами твоими и познают, что Я возлюбил тебя. И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле. Гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего".

— Держи, что имеешь…

Денег нет! Когда он приказал комитету финансов подготовить ордонанс о сборе нового налога, который принесет в казну пятнадцать миллионов риксдалеров, ему сказали, что не удастся наскрести и двух. "Проклятая страна! — взорвался тогда Густав Адольф. — Буонапарте себе на шею захотели? Так вы его получите, я только того и желаю, черт вас побери вместе с ним, но прежде я отберу у вас всё до последнего рундштюка!" Дряхлый барон Лильенкранц, бывший министром финансов еще при его отце, с трудом опустился на одно колено:

— Ваше величество, заклинаю вас: уступите обстоятельствам! Ради Отечества, ради народа, который уже вытерпел столько страданий, и чтобы не навлечь беды на ваше семейство и ваше величество!

— Вы хотите, чтобы я вступил в переговоры с Буонапарте? Чтобы я протянул руку Александру, предавшему меня самым подлым образом? — Короля трясло. — Это невозможно: моя честь, моя вера не позволят мне этого. У нас отняли Финляндию — мы ее вернем! И завоюем Норвегию! Страдания народа долго не продлятся; Провидение скоро положит конец могуществу Буонапарте, уж будьте уверены. Главное — не утратить веры; Господь придет на помощь именно тогда, когда смертным кажется, что надежды больше нет. Я не хочу погубить свою бессмертную душу!

— Сир! — Глаза барона увлажнились: старики любят пускать слезу. — Королевство на грани краха, люди начинают роптать, от недовольства до отчаяния — всего один шаг! Не медлите, ваше величество, созовите риксдаг, заключите мир!.. А если вам сего не позволяет совесть — передайте корону другому…

Густав Адольф замер, как громом пораженный; его губы задрожали, щека дернулась, он с ненавистью смотрел на поникшую седую голову.

— Вы поплатитесь за это! — Король схватился за рукоять своей шпаги.

— Сир! Вы можете казнить восьмидесятилетнего старца, посмевшего сказать вам правду. Смерти я не боюсь, я и так одной ногой в могиле, но я слишком уважаю память о вашем отце, чтобы не вывести вас из заблуждения…

Густав Адольф велел ему убираться. В самом деле, не стоило марать об него руки на радость мятежникам. Ведь в стране мятеж! Вечером восьмого марта Стединк примчался на ночь глядя во дворец Хага и сообщил, что Западная армия взбунтовалась и собирается идти из Карлстада на Стокгольм, заручившись обещанием Фредрика Авгу-стенбургского, генерал-губернатора Норвегии, не нарушать заключенного перемирия. В столице об этом знали уже сутки — знали и молчали! Ходят слухи, что Наполеон с Александром готовят Швеции участь несчастной Польши: Россия получит Финляндию и часть Норрланда, а юг до самой Моталы захватит Дания. Финляндия уже в руках у русских; командующий Западной армией Георг Адлер-спарре издал манифест о заключении мира и созыве риксдага; правда, заговорщики не могут сойтись во мнениях, кого они предпочли бы видеть на троне — престарелого Карла Сёдерманландского или этого датского фельдмаршала, успевшего повоевать и против Буонапарте, и на его стороне. То есть участь Густава Адольфа уже решена! И его девятилетнего сына тоже! И всей династии Ваза! Лукавый Адлерспарре! Не стоило доверять ему командование и делать подполковником, пусть бы кропал свои статейки и занимался ботаникой!

Густав Адольф немедленно выехал в Стокгольм. Поднятые с постелей магистраты уверяли его, что тревога ложная, опасность мнимая, — ну конечно, он так и думал! С досады он пронзил шпагой Стединка, посмевшего встревожить его напрасно. А на следующий день со слезами просил прощения у старого слуги: мятежники объявились в Эребру, откуда до Стокгольма две сотни верст…