Битвы орлов

Прошло уже сорок минут, а взрыва всё не было слышно. Лежён послал человека узнать, в чем дело, тот прибежал обратно, махая руками: поджигайте! Поджигайте! Мина была заложена так глубоко, что раздался лишь глухой "бум", но целый квартал в дюжину домов взлетел на воздух. Едва улеглась кирпичная пыль, поляки пошли на штурм. "Ура! Ура!" — кричал им Лакост из окна. Свист пули он не услышал: она попала ему прямо в лоб.

***

Беспощадный жестокий убийца орудовал в Сарагосе — тиф. За больными было некому ухаживать, менять повязки на пылающем лбу, подносить воду к запекшимся губам; больницы и госпитали переполнены, монахини-сиделки сбивались с ног, люди заболевали целыми семьями. Прибежав тушить пожар рядом с площадью Себада, крестьяне нашли на разбитом бомбой чердаке три десятка походных кроватей — они пылились на складе, когда больные умирали на холодном полу! Складского сторожа вздернули на виселицу, прикрепив ему на грудь табличку: "Убийца рода человеческого". Живые не успевали хоронить мертвых; покойников, завернутых в саван или в обычный мешок, попросту относили на кладбище, на паперть, на улицу. К смраду разлагавшихся трупов добавился запах плоти, сгоравшей в огне подожженных домов.

В ночь на второе февраля Палафокс выслал из города лодку с семью храбрецами, которые должны были добраться в Куэнку к герцогу Инфантадо и позвать его на помощь. За лодкой погнались понтонеры и взяли ее на абордаж; трое испанцев были убиты, трех взяли в плен, седьмой бросился в ледяные воды Эбро; его несколько раз ударили веслом по голове, но он всё же уплыл…

Полковнику Ронья, заменившему генерала Лакоста, оторвало пулей фалангу большого пальца; Лежён два дня распоряжался вместо него. Улицы, на которых шли бои, становились всё более узкими, их требовалось пересекать одним прыжком: испанцы стреляли почти в упор. Двери, ставни были изрешечены пулями; пушки и мортиры негде развернуть, артиллеристы приносили их на руках разобранными на части, и после первого же выстрела им на голову сыпались осколки стекла, черепица, а то и обрушивались стены. Укрытия делали из всего, вплоть до мешков с зерном и фолиантов из монастырских библиотек. Огромные тома укладывали, словно кирпичи, плашмя или вертикально и закрывались ими от пуль. Увесистое житие какого-нибудь святого спасло не одну неблагочестивую жизнь. Ночью солдаты жгли эти книги вместо дров, чтобы согреться, или вырывали из них листы и поджигали вместо лучины, передвигаясь среди руин. Образованные офицеры страдали при виде такого вандализма, но не могли ему помешать, ведь дров в Сарагосе не найти. Спасти от огня древние манускрипты на греческом, латинском и арабском языках и вовсе было невозможно: солдаты считали их бесполезной абракадаброй.

Не сумев удержать монастырь Дщерей иерусалимских, Палафокс велел его поджечь. Саперы и вольтижеры ринулись в огонь, жестокий бой в этом пекле напоминал ожившую картину Страшного суда. Монахини, оставшиеся оборонять свою обитель вместе с женщинами-воительницами, прижимали к себе распятия и изображения младенца Иисуса, пытаясь уберечь их от поругания. Лежён смотрел сквозь дым на разгромленные кельи с разбросанными по полу кропильницами, амулетами, огромными четками, плетеными циновками — единственной мебелью сестер. В молельнях, где на стенах висели орудия самобичевания, кололи людей штыками и резали кинжалами, в часовенках с фигурками из раскрашенного воска раненые валились на ясли Спасителя, давя белоснежных агнцев, кровь умирающих текла по букетам бессмертников, венкам из роз и лазоревым лентам.

…Гренадер шел по крыше монастыря Святого Франциска, отбрасывая ногой руки цеплявшихся за нее покойников. Вдруг он увидел густые длинные черные волосы, рассыпавшиеся по черепице, наклонился, потянул, надеясь вытащить парик, — из-под мертвых тел вынырнуло бледное лицо девушки. Гренадер отпрянул и обернулся к Лежёну: вот ведь… Лежён боролся с тошнотой; за эти жуткие полтора месяца он так и не смог привыкнуть к вакханалии смерти. Вдоль крыши сидели драконы, грифоны, крылатые монстры — готические водостоки; из их разверстых пастей лилась алая кровь.