Битвы орлов

Дней десять назад, на вечере у Александра Львовича Нарышкина (Булгарин очень дорожил этим знакомством), один француз из свиты Коленкура погрозил ему пальцем. "Не вас ли я вижу так часто с баронессой…?" Он говорил о Шарлотте! Фаддей тотчас вскинул подбородок и отвечал ему с вызовом, что госпожа баронесса в самом деле удостаивает его своим благожелательным вниманием. "Советую вам припомнить "Одиссею" — Цирцею, сирен и Калипсо", — со значением сказал ему француз и отошел. Эти слова раздосадовали Фаддея: что он имел в виду? Намекал на упущения по службе? Предостерегал против ранней женитьбы? А может, он и был тем ухажером, от которого Шарлотта бежала в Россию?.. И вот теперь бесхитростные слова добряка Потоцкого придали беспокойной мысли совсем иное направление, поразившее Фаддея чрезвычайно.

Во время одного из вечерних разговоров Шарлотта спросила, сколько у русских всей кавалерии. Фаддей затруднился с ответом — он всего лишь корнет, но мог бы справиться в полковой канцелярии у сведущих людей.

Шарлотта тотчас сбегала в другую комнату и принесла оттуда мелко исписанную бумажку. Она сказала, что ее кузен работает над книгой по европейской статистике и просит всех знакомых помочь ему в сборе сведений; если ему удастся осуществить задуманное, этот труд прославит его и введет в высшие ученые круги. Вот здесь вопросы… Фаддей взял у нее бумажку и положил в карман. В канцелярию он так и не зашел, откладывая со дня на день. Что там были за вопросы? Что-то про численность полка…

Вернувшись к себе на квартиру, Булгарин первым делом отыскал бумажку. Перечитал несколько раз и протрезвел. Сколько рекрут поступило после войны? Сколько человек произведено в офицеры? Каков комплект артиллерии при стотысячной армии? Хороша статистика! А вот еще: каким путем в Россию поступают и в каких местах распространяются английские журналы? На лбу Фаддея выступила испарина. Надо будет посоветоваться с мужем Антонины.

…— Откуда это у тебя?

Булгарин пробормотал что-то невнятное.

— Эти вопросы предложены шпионом, неосторожный человек может заплатить за это своей честью и всей карьерой! — Искрицкий с негодованием бросил бумажку на стол. — Ты должен объявить об этих вопросах и о том, кто дал их тебе.

— Я не могу! — воскликнул Фаддей в отчаянии.

Искрицкий оторопел.

— Как? Ты… уже?

— Нет-нет, — поспешил разубедить его Булгарин, — я никому не говорил об этих вопросах, кроме тебя, но их дала мне женщина, которую я обожаю!

Слова вырвались случайно, заставив его густо покраснеть. Пылая ушами, он залепетал о том, что там всё уже кончено, своей чести он не уронит, но ничего не надо объявлять, он всё уладит…

— Делай как знаешь, — раздраженно махнул рукой Искрицкий. — Но помни, что это дело весьма опасное.

Бумажку они сожгли на свече. Собравшись с духом, Фаддей пошел на Малую Морскую.

— Thadée!

Шарлотта вспорхнула ему навстречу, тетушка поздоровалась и вышла в соседнюю комнату.

— Сядь, пожалуйста, нам нужно поговорить.

Нарочно не замечая ее протянутой руки, Булгарин сел на стул у столика, закинув ногу на ногу и насупив брови. Шарлотта опустилась на софу.

— Ответь мне: что значат твои статистические вопросы? — отрывисто спросил Фаддей. И тотчас добавил, не дав ей рта раскрыть: — Я знаю всё! Ты… ты…

— Ах! — Шарлотта закрыла лицо руками. — Злодей! Ты погубил меня!

Она с рыданиями повалилась на софу; явилась тетушка, верно, подслушивавшая у дверей, заквохтала, засуетилась, пихая Шарлотте какой-то флакончик, та отбивалась: "Оставьте меня! Я так несчастна!"

Фаддей знал, что слезы непременно будут; дорогой он воображал себе сцену их объяснения, чтобы подготовиться к ним и остаться непреклонным, но Шарлотта плакала совсем не так, как актрисы из французской труппы; при виде хлюпающего носа и слипшихся ресниц он утратил самообладание и бросился перед ней на колени.

— Нет, нет, я не погубил тебя и никогда не погублю! — Он хватал ее за руки и заглядывал в глаза. — Прошу тебя, успокойся и выслушай!

Тетушка снова удалилась.

Теперь они сидели рядом. Фаддей говорил, что не винит ее: она так молода и неопытна, ее наверняка принудили силой, но это игра с огнем, рано или поздно всё откроется, ей нужно уехать — сейчас, немедленно; долг приказывает ему донести, сердце велит иное, но если она останется в Петербурге хоть на неделю, он ни за что не ручается.

— Mais Thadée, je l’ai fait pour toi![25]

Булгарин лишился дара речи. Она смотрела на него покрасневшими, но невыразимо прекрасными глазами, взволнованной груди было тесно в вырезе платья. Теперь говорила Шарлотта: он был так добр к ней, когда она тосковала на чужбине! Только поляк, изгнанник, способен понять, что это значит — покинуть свое отечество не по своей воле! Поляки кажутся счастливыми, скрывая свою боль, потому что они горды; французы всегда уважали поляков, их мужчины храбры, а женщины самоотверженны, но помочь им вернуть свою отчизну может только Наполеон! Она показала бы себя неблагодарной, если бы…

— Прощай! — крикнул Булгарин и опрометью бросился вон.