Битвы орлов

Раздался дружный смех и плеск ладоней. Дамы окружили Фаддея. Тут были в основном польки: графиня Иллинская (жена сенатора и добрая знакомая Антонины), Жанетта Четвертинская (родная сестра князя Бориса, и, как утверждали сплетники, пассия цесаревича), Потоцкая, Сангушко… Булгарин поклонился им, вызвав новый приступ веселья.

— Извольте идти! — приказал ему Константин суровым тоном.

— На которую прикажете? — уточнил Фаддей, имея в виду гауптвахту: обратно в Стрельну или на петербургскую?

— Можете выбирать! — На этих словах цесаревич отвернулся, чтобы не показать, что и он тоже улыбается.

У подъезда Булгарина догнал лакей: графиня Иллинская просит подождать в сенях. Из гостиной доносился хор женских голосов, щебетавших по-французски; вот он сменился хлопаньем в ладоши; тот же лакей попросил корнета пожаловать в зал. Константин с видом милосердного Тита объявил ему, что прощает эту шалость, склонившись на просьбы заступниц, но в первый и последний раз. Немедленно ступайте в эскадрон! Фаддей поклонился, щелкнув каблуками, и вышел.

Француженки, наряженные креолками, ждали его у мадам Ксавье. Узнав о несчастном происшествии, они стали уговаривать корнета переменить костюм и всё-таки поехать — под маской его никто не узнает, но Фаддей был тверд: теперь он знал доподлинно, что цесаревич тоже будет у Фельета, и если злая судьба вновь столкнет их друг с другом, Булгарину не поможет даже заступничество Богородицы. К тому же обманывать нехорошо.

На стрельнинской гауптвахте он попросил дежурного записать в книгу час и минуту своего прибытия (Константин непременно проверит) и отправился спать.

***

Состязаться в прыганье предложил Уваров-Чёрный, но он же и выбыл после первого тура. Теперь он внимательно следил, чтобы никто не заступал за черту, проведенную на полу мелом, и делал отметки после приземления. Мундиры были сняты уже давно, а ради прыжков решили и разуться. Булгарин продержался всего три тура, хотя очень старался — он был единственный улан среди кавалергардов (граф Станислав Потоцкий принимал его у себя по землячеству) и хотел отстоять честь полка, однако обильный обед, орошенный парой ящиков шампанского, сильно умерил его прыть. Толстый хозяин квартиры в состязании не участвовал — кипятил воду для пунша, но подбадривал участников и заразительно смеялся. В последний тур вышли Левашев и Лунин, и после их прыжка поднялся гвалт: Левашев уверял, что прыгнул на полдюйма дальше, Уваров возражал, что он одной ногой проскользнул вперед, прочие разделились на партии, и могло бы дойти до поединка, если бы Потоцкий не крикнул: "Берегись! Кипяток!" Все замолчали и обступили стол с большой чашей, глядя, как он священнодействует, поливая из бутылки лимонный сахар. Лунин с Волконским обменялись парой фраз по-английски; Булгарин ничего не понял, а Потоцкий отвечал им по-французски, что рома сейчас достать нельзя, сойдет и водка. Голубое пламя стекло с серебряной ложечки и охватило всю чашу. Выждав немного, Потоцкий погасил огонь, накрыв чашу крышкой, затем снял ее, раздал друзьям половинки лимона (свежий запах выжатого сока был подобен поцелую) и следом осторожно влил горячую воду из кастрюльки.

Готовый пунш разлили по стаканам; Левашев предложил продолжить состязание на улице: на снегу лучше видно следы. Лунин немедленно согласился; Потоцкий ввернул, что уж в прыганье с высоты ему равных нет, и все рассмеялись.

— Не понимаю, зачем ты это сделал? — вскинул густые черные брови Уваров, которого все называли Феденькой. — Ведь мог же разбиться.

— Пустяки, — вальяжно отвечал Лунин. — Двор немощеный, и снегу по колено. А ей это будет уроком.

— Теперь она решит, что ты в нее влюбился.

— Она слишком умна для этого.

Булгарин наконец-то сообразил, о чём идет речь, — об этом говорили дамы у Антонины. Во время бала Лунин вышел на балкон с графиней Залеской, та сказала, что нынешние мужчины не способны ради женщины броситься вниз, и он тотчас бросился с третьего этажа.

Заговорили о женщинах — об общепризнанных красавицах и о своих "предметах". Булгарин внутренне напрягся: из всех видов удальства ему претила только развязность с дамами. Однако в "бонтонной" компании к "предметам" не применяли слов, принятых у лошадиных барышников, к тому же здесь собрались не ухари, а рыцари: Серж Волконский недавно хотел стреляться из-за фрейлины Лобановой, но его антагонист (Кирюша Нарышкин) отказался, сказав, что не мнит себя его соперником. "И точно, — подумал Булгарин, — куда придворным шаркунам до гвардейских офицеров! Молодцы, красавцы, сплошь кавалеры, хотя и не старше двадцати".

Потоцкий довольно остроумно подшучивал над своими друзьями, и вскоре стрелы обратились на него: всех полячек уже разобрали, так он, верно, волочится за француженками! Не его ли видели недавно с мадемуазель Туссень? Граф запротестовал:

— Я ужасно боюсь связей с француженками! Я готов биться об заклад, что все они — ну, не все, так три четверти, — шпионки Наполеона. Мне говорили знающие люди.

У Фаддея пересохло во рту. В неповоротливый от выпивки мозг вонзился горячий клинок воспоминания.