Битвы орлов

Как хорошо в Пратере! Покой, тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы, журчанием воды, щебетом влюбленных пичуг — огромный контраст с грохотом боя. Лежён отдыхал душой, приезжая сюда в редкие свободные часы, чтобы сделать несколько этюдов, попытаться ухватить игру света в тенистых аллеях, солнечные блики на глади Дуная… Если оставалось время, на обратном пути он заходил в церковь Св. Августина и подолгу стоял перед надгробным памятником эрцгерцогини Марии-Кристины, рассматривая великолепные скульптуры Антонио Кановы. Деревья и холодный мрамор привлекали его больше теплого тела, хотя хорошенькие венки, покинутые мужьями-беглецами, охотно позволяли победителям утирать им слезы, — храм природы и храм рукотворный наводили на мысли о вечном, высшем, лучшем, совершенном… Впрочем, минуты досуга были редки, адъютанту по-прежнему давали уйму поручений, и он мотался между Веной и Шёнбрунном. Готовясь в очередной раз вскочить в седло, Лежён отвлекся на шум, доносившийся из гауптвахты. Вздохнув, полковник отправился туда, хотя и не ожидал ничего хорошего: не так давно он уже пострадал в драке, когда разнимал солдат и местных жителей.

На этот раз, впрочем, обошлось: весь шум производил мужчина лет сорока, небритый, взъерошенный, во фраке с оборванными пуговицами, который кричал по-немецки на солдат, топая ногами. Лежён спросил, что случилось; сержант передал ему записную книжку со вставленным в нее карандашиком: вот, поймали шпиона, писал шифровку тайными знаками. Луи раскрыл книжечку.

— Пустяки, — сказал он, пролистав несколько страниц. — Это ноты. Музыка.

— Ja, ja, die Musik! Ich bin ein Komponist![63] — обрадовался бузотер.

Приказав отпустить его на все четыре стороны, Лежён поехал в Шёнбрунн.

ЗАМОСТЬЕ

"Поляки, граждане Галиции!

Вступив в общие земли наших предков, я хотел увериться в том, что вы не перестали видеть в нас своих братьев. Оказанный вами прием оправдал мои ожидания; воодушевление, возбужденное в вас одним видом польских солдат, доказало, что ваши сердца понимают и разделяют наши чувства. Любовь к Отечеству облегчит труды, выпавшие на нашу долю. Эрцгерцог Фердинанд пытался поколебать верность саксонцев нашему королю и сформировать вольные польские отряды; эти поступки дают мне право призвать вас в наши ряды и сражаться вместе с вашими братьями за наше общее дело — вернуть нацию из небытия. Направляемые единственно верой в их великого освободителя, ваши братья взялись за оружие и два года упорно сражались, несмотря на бедствия, обрушившиеся на нашу страну. Подумайте о том, что без поступков нет их последствий, заслуги предшествуют награде. Лишь холодные и эгоистические души не признают этой истины; заклеймим же их безразличие заслуженным позором.

Поляки всюду одинаковы: подвергнутые суровым испытаниям, но не сломленные длинной чередой несчастий, мы считаем своим долгом заслужить вместе с победными лаврами венок гражданской доблести.

Князь Юзеф Понятовский".

***

К половине первого ночи все были готовы: пионеры держали в руках фашины или топоры, гренадеры несли лестницы. Ни шороха, ни звука; всё, что блестит, снято или спрятано. Полчаса было слышно только, как на валу перекликаются австрийские часовые. Но вот грянули первые выстрелы. С визгом пронеслись светляки картечи; шеренга польских стрелков дала залп, две пушки выстрелили разом по Люблинским воротам. Вспышки в темноте, жужжание смерти над головой. Лестницы приставлены, капитан Дэн толкнул вперед первого гренадера. Тот уперся и помотал головой; Дэн проткнул его саблей. "Naprzod!" Выбежавший из рядов солдат начал карабкаться на лестницу, за ним тотчас полез второй. Голос был женский; должно быть, это та самая Жанна Жуброва, которая записалась в войско, выдав себя за брата своего мужа; Дэн хотел ее исключить, но Каминский велел оставить.

Со стороны Львовских ворот донеслось "ура", подкрепленное пушечным громом: лансьеры Бжехвы отвлекали внимание на себя.

Четвертый бастион захвачен, третий тоже; штурмовые колонны строились на валу, австрийцы отходили в город. Дэн выбежал со своей ротой на плац, там стоял батальон валахов. "В атаку!" — вскричал их полковник и бросился вперед. Они стали рубиться с Дэном; бельгиец пятился назад, австриец наступал, пока не очутился посреди польских гренадеров… Увидев, что командир захвачен в плен, валахи сложили оружие.

— Рассеяться по городу! — кричал генерал Пеллетье, ворвавшись вместе с конницей в Люблинские ворота.

Лансьеры спешились и шли за пехотой с копьями наперевес; пехота опустила мост, по нему галопом промчались канониры конной артиллерии, зарубив несколько австрийцев.

К четырем утра сопротивление прекратилось; Пеллетье велел трубить общий сбор. Поляки выстроились на площади в центре Замостья. Потери? Тридцать человек. Захвачена австрийская казна! Больше миллиона флоринов! Плененный австрийский гарнизон погнали по дороге в Люблин, который пал в день капитуляции Вены.

***