Битвы орлов

Император Александр требовал быстрого перехода через Дунай и решительных действий, чтобы принудить султана уступить Бессарабию, Молдавию и Валахию, забывая при этом, что Прозоровский — не Суворов. Фельдмаршал решил по старинке овладеть прежде крепостями на левом берегу Дуная, а уж затем переправляться на правый. Пылкий Милорадович, не сомневавшийся в успехе, положил семьсот человек под стенами Журжи, однако сумел взять Слободзею. Один полк стоял у Калараша, карауля турок в Силистрии, к Браилову из Фокшан шел Кутузов.

Браилов, Мачин, Измаил! Репнин, Суворов, Кутузов! Эти имена должны были воодушевить на новые подвиги, но Ланжерон не был склонен умиляться воспоминаниям. Героизм оправдан, когда он приводит к результату. Вот, например, Измаил: Репнин занял его в 1770 году — по окончании войны его вернули Турции. Двадцать лет спустя тот же Репнин уже не сумел взять эту крепость, которую турки сделали неприступной, но после многотрудной осады это удалось Суворову. Ланжерон был там, он видел весь этот ад своими глазами! Всего через год Измаил вернули Порте. Прошло еще двадцать лет, бывший комендант Измаила Кутузов вновь движется той же разбитой колеей… Сколько можно продолжать этот бег в колесе?

Князь Прозоровский отправил генерала Засса захватить Мачин, чтобы турки не получили оттуда помощи. Двадцать лет назад победоносный Репнин шел к этой крепости в июле, по сухой твердой земле, теперь же войскам пришлось продвигаться по затопленной водой пойме, заросшей тростником, увязая в грязи. Добравшись, наконец, до места, Засс обнаружил, что Мачин не только занят турками (это был сюрприз), но и отменно укреплен, взять его малыми силами невозможно. Развеять сладкий самообман — какое вероломство! Вместо того чтобы отправить часть армии через Дунай на помощь Зассу, как советовали все, кроме Гартинга, Прозоровский решил штурмовать Браилов: видно, взалкал лавров графа Рымникского.

Ах, мало состоять в родстве с генералиссимусом, чтобы заменить его! Солдаты фельдмаршала не любили: после привольной жизни при покойном Михельсоне их вновь приучали палкой к дисциплине, утомляли учениями, заставляли жить в вонючих землянках, тогда как подагрик главнокомандующий не разделял с ними тягот походной жизни. Офицеров же самый старый георгиевский кавалер предупредил, что кресты на них сыпаться не будут, а зачем же тогда гноить себя в безлюдной степи, где больше нечем поживиться?

— Наступать тремя колоннами… Бастионы… хорошо фланкируются…

Ланжерон удивленно поднял брови и остановился. Какая, однако, неосторожность! Он в десяти шагах от палатки главнокомандующего, который проводит "секретное" совещание, и может расслышать каждое слово, четко выговариваемое подполковником Толлем, — всем известно, что Прозоровский глух как тетерев. Даже если допустить, что толпа адъютантов и ординарцев, ожидающих приказаний, никому не сообщит о готовящемся штурме (а ведь готовится именно штурм!), в лагере шастает множество подозрительных личностей, какие-то греки… Или вон тот немец — что это его понесло перекрывать крышу своей хибары именно сейчас? Граф подозвал унтера, велел снять немца с крыши и подержать под караулом, пока у фельдмаршала идет военный совет.

Вечером он узнал, что в штурме не участвует: для атаки назначили восемнадцать батальонов из тридцати, Кутузов избрал начальниками колонн генерал-майоров Репнинского, Хитрово и Вяземского. Ланжерон пожал плечами: не самый лучший выбор. Репнинский малоопытен, Хитрово боится огня, князь Вяземский, в прошлом ординарец Суворова, храбр и хорошо знает военное дело, но еще молод и довольно легкомыслен… Нет, всё же какая глупость этот штурм! Что такое девять тысяч человек против пятнадцати тысяч, сидящих за хорошими укреплениями? Странно, что генерал от инфантерии Кутузов не смог отговорить от него князя Прозоровского. Либо это изощренное коварство, либо усталость, когда хочется махнуть на всё рукой. Кутузову уже за шестьдесят, он страдает одышкой и головными болями, к тому же не в чести у императора — зачем ему лезть на рожон. Ланжерон уже ученый, он сам претерпел по службе совсем недавно — в Аустерлицкую кампанию. "Вам везде чудятся враги!" — с досадой сказал ему Буксгевден, когда граф пытался обратить его внимание на обстоятельства, не предусмотренные инструкциями Генерального штаба. Противоречить начальству считается худшим преступлением, чем погубить без толку сотни живых людей! Кстати, в том письме светлейшего о "старой пушке" была еще одна фраза: "Только берегитесь, чтобы она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего Величества"…