Битвы орлов

Австрийцы упорно обороняли мосты, стреляя из окон ближайших домов; призрак Сарагосы встал перед взглядом Лежёна. Потерявший терпение генерал Мутон увлек за собой гренадеров на горящий мост и занял стоявшие на нем лавки; теперь уже французы подавляли австрийцев ружейным огнем. Отважные саперы пробежали по объятому пламенем второму мосту и выломали топорами ворота, после чего потушили огонь. По заново настеленным доскам прошла пехота со штыками наперевес; австрийцы бросились бежать — прямо под сабли конницы. На узких улочках игрушечного городка возникли заторы из повозок с больными и ранеными, багажом и боеприпасами… Завтра идем на Регенсбург.

…Беломундирные шеренги выстроились фестонами между нежно-зелеными рощицами на холмах, длинные облака порохового дыма стелились над болотами и заливными лугами, вспаханными ядрами. Поняв, что император на подходе, Даву и Лефевр устремились вперед: перешли вброд мелкую речку, ворвались в поселок, карабкались на холмы, выталкивая неприятеля штыками на Регенсбургскую дорогу. На пути вюртембергцев встал маленький Экмюль — крепкий орешек с ядром в виде замка. Трижды французские офицеры поднимали их в атаку; наконец и мост, и поселок, и замок были захвачены. В это время Даву штурмовал Верхний Лейхлинг; император послал Лежёна к Нансути, чтобы тот прикрыл эту атаку со своими кирасирами.

Земля задрожала, когда четыре тысячи всадников пустились галопом через луг. Коварная зелень с чавканьем засасывала ноги коней, которые падали в глубокие колеи, прорытые сотнями ядер, вываливая седоков в черном торфе и жидкой грязи. Со стороны австрийцев раздался боевой клич трубы, земля вновь содрогнулась. Упавшие поднимались и запрыгивали в седла, вот уже хрип и ржание смешались со звоном скрестившихся клинков… "Браво, кирасиры!" — кричала пехота, занявшая поселок. На улицах и в садах валялись мертвые тела — синие мундиры поверх белых… Окруженный со всех сторон, князь Розенберг еще сопротивлялся; его венгерцы около часа отбивали штыковые атаки, пока не упали там, где стояли насмерть.

До Регенсбурга оставалось меньше десяти верст, однако становилось ясно, что ночевать там не придется. Австрийцы медленно отступали, прячась за рощицами, используя каждую поляну, чтобы построиться и задержать французов. Эрцгерцог Карл лично возглавил одну из кавалерийских атак; его чуть не захватили в плен. Солнце скрылось; оставив дорогу кавалерии, французская пехота продиралась через сумрачный лес. Около восьми впереди показалась мощная преграда из тысяч всадников, выстроившихся колено к колену. Яркая луна отражалась в шлемах, кирасах и обнаженных клинках, положенных на плечо.

Австрийцы устремились в атаку с яростью отчаяния; началась ужасная свалка; артиллерия молчала, чтобы не перебить своих. Пехота построилась в каре, но, не умея отличить во тьме своих от чужих, оказалась смята опрокинутыми кирасирами, подставившими врагу ничем не защищенную спину…

Остатки разбитой армии отходили к Регенсбургу. Император не стал ее преследовать — зачем? Люди устали, силы нужны для завтрашнего, решающего, дня. И тут он громко выругался, получив донесение от Даву: полковник Кутар, оставленный в городе, не смог продержаться двое суток, потратив все патроны в первый же день, не решился без приказа сжечь мосты, позволил разоружить себя и сдался в плен. Ловушка не захлопнется, Карл сможет уйти за Дунай!

Пожар! Эглофсхайм пылал; огонь перекидывался с сараев на деревья, гудел под застрехами крыш, выбрасывая в темное небо тучи раскаленных светлячков. Тушить его не было сил; пусть его горит, зато тепло. Штаб расположился прямо в саду, под открытым небом; Наполеон развернул карту, Бертье приготовился записывать приказы.

Лежёна будили несколько раз. Нужно было залезать в седло и с чугунно-тяжелой головой ехать во мрак — отыскивать какого-нибудь генерала на аванпостах. У костров бивакировали солдаты; большинство крепко спали на голой земле, подложив под голову ранцы и подтянув ноги к животу, а те, к кому сон не шел, курили трубки и негромко беседовали. Возвращаясь после очередного исполненного поручения, полковник заинтересовался шумным сборищем у околицы поселка. Это оказался импровизированный конский рынок: пехотинцы продавали лошадей, захваченных у неприятеля. Лежёну была нужна сменная лошадь, он подъехал посмотреть.

Кони в самом деле оказались отменные, просили за них по четыре-пять луидоров, Лежён сторговал себе троих. Небо на востоке начинало светлеть — поспать бы еще хотя бы час! Бертье всё еще что-то писал на барабане, склонив набок свою большую голову, император стоял к нему вполоборота, заложив руки за спину. Неужели они вообще не ложились? Вот железные люди!

Через час Лежёна растолкали; он сел, потер руками лицо; в ушах шумело… Купленных ночью коней рядом не оказалось: их уже кто-то свёл. Пятнадцать луидоров! Триста франков! Что-то дорого ему в последнее время обходятся яркие впечатления и жизненный опыт…