Битва за Рим

Что еще хуже, Аврелия тоже оказалась недосягаема: в то лето Гай Юлий Цезарь возвратился наконец домой, и свободе бедняжки Аврелии был положен конец. Однажды Сулла наведался к ней, но был принят холодно и услышал требование больше не появляться. Она не объяснила ему, чем вызвана такая немилость, но об этом нетрудно было догадаться. В ноябре Гай Юлий Цезарь собирался бороться на выборах за должность претора при поддержке Гая Мария, а значит, все взоры будут устремлены на жену Цезаря, пускай она и живет в Субуре. Никто не рассказал Сулле о том, что он по неведению вызвал переполох среди путешествовавших Гаев Мариев, но Клавдия, жена Секста Цезаря, в шутку поведала об этом супругу Аврелии во время домашнего пира по случаю его возвращения. Все весело смеялись над этой историей, кроме Цезаря – тому было не до смеха.

Хвала богам за Суллу-младшего! Лишь общество сына служило отцу утешением. Сталкиваясь на каждом шагу с препятствиями, Сулла мог бы не вытерпеть, взорваться и погубить себя, но сын всякий раз умиротворял его, как волшебное успокоительное средство. Ни за какое серебро, даже ни за какое золото мира Сулла не уронил бы себя в глазах ненаглядного сына.

По мере того как близился к завершению год, Сулла наблюдал, как меркнут его перспективы, страдал, лишенный общества Метробия и Аврелии, внимал дерзкой болтовне юного Цицерона и все крепче любил сына. Он охотно делился с сыном подробностями своей жизни до смерти его мачехи, которых ни за что не раскрыл бы никому из представителей своего класса, но этот удивительно смышленый и великодушный мальчик упивался этими рассказами, ибо они рисовали картину жизни и портрет человека, с которыми Сулла-младший еще не был знаком. Лишь одну сторону своей натуры Сулла опасался приоткрыть – притаившееся у него внутри голое клыкастое чудовище, способное лишь выть на луну. Но с этим чудовищем, убеждал он себя, покончено навсегда.

Когда сенат стал раздавать провинции – в тот год раздача пришлась на конец ноября, – все вышло так, как предвидел Сулла. Гаю Сентию досталась Македония, Гаю Валерию – Ближняя Испания, Публию Сципиону Назике – Дальняя Испания, провинция Азия отошла Луцию Валерию Флакку. Сулле предложили на выбор Африку, Сицилию или Сардинию с Корсикой, но он со словами признательности отклонил предложение. Лучше остаться в Риме, чем сидеть наместником в болоте. На консульских выборах еще через два года избиратели вспомнят, куда кандидаты отправлялись в роли преторов-наместников, и Африка, Сицилия, Сардиния с Корсикой не произведут на них ни малейшего впечатления.

А потом Фортуна сбросила маску и предстала перед Суллой во всем блеске своего благоволения. В декабре пришло испуганное письмо от царя Вифинии Никомеда, который обвинял царя Митридата в намерениях завладеть всей Малой Азией, и в первую очередь Вифинией. Примерно тогда же из Тарса сообщили, что Митридат вторгся в Каппадокию во главе многочисленной армии и двигался безостановочно, пока не покорил всю Киликию и Сирию. Принцепс сената Скавр, выразив изумление, высказался в пользу отправки в Киликию наместника; лишних войск у Рима не было, но наместника надлежало снабдить средствами, дабы он мог при необходимости набрать войско на месте. Митридат не учел, что Скавр – упрямый римлянин; царь-то воображал, что сможет и впредь вертеть им при помощи золота и писем. Но когда возникала столь серьезная угроза для Рима, письма полетели в огонь; Киликия была уязвима и важна. Рим еще не посылал туда своих наместников, но уже привык считать ее своей.

– Отправьте в Киликию Луция Корнелия Суллу, – предложил Гай Марий, когда спросили его совета. – Он – тот, кто нужен в тяжелый момент. Он умеет обучать и экипировать войска, он хороший командир. Если кто и способен спасти положение, то только Луций Корнелий.

– Вот я и получил наместничество! – сказал Сулла сыну, вернувшись из храма Беллоны, где заседал сенат.

– Не может быть! Где? – радостно спросил Сулла-младший.

– В Киликии, сдерживать царя Понта Митридата.

– О, tata, это чудесно! – В следующее мгновение мальчик понял, что это грозит разлукой. За один миг его взгляд сумел выразить горе и боль, он всхлипнул, а потом устремил на отца взор, полный уважения и безграничного доверия, всегда трогавший Суллу и вызывавший страх оказаться недостойным сыновней любви. – Я, конечно, буду по тебе скучать, но я очень рад за тебя, отец.

Вот мальчик и повзрослел: теперь Сулла был отцом, а не tata.

Светлые холодные глаза Луция Корнелия Суллы, блестя непролитыми слезами, смотрели на сына – такого по-детски почтительного, такого доверчивого. Отеческая улыбка исполнилась любви.

– О какой разлуке ты говоришь? Не думаешь же ты, что я уеду без тебя? Я беру тебя с собой.

Новый всхлип, тут же сменившийся взрывом радости. Улыбка Суллы-младшего была ослепительна.

– Tata! Это правда?

– Никогда не говорил ничего более правдивого, мальчик мой. Либо мы едем вместе, либо я остаюсь. А я еду!