Битва за Балтику

Всего у Слизова было семь десятков канонерских лодок. Помимо этого имелась вернувшаяся из Петербурга бомбардирская рота капитана Тучкова, сотня солдат и несколько сотен крестьян-водоходцев, но ни одного старого матроса. Не было и пороха. Его скудные запасы Слизов делил между судами горстями. Еще зимой из Петербурга Слизову были посланы орудия и порох на санях, но настала оттепель, и сани застряли на полдороги в деревне Пютфлоксе. Потом их было решили везти во Фридрихсгам на судах, но шведы к этому времени уже лазили в шхерах и пушки с порохом к Слизову так и не попали.

От турумы и двух неуклюжих прамов Слизов еще осенью, как мог, открещивался.

– На кой ляд они мне, эти дары данайские! Осадка у них большая, куда я их дену? К крепости вплотную подойти они не могут из-за большой осадки, а в отдалении от берега тоже держать опасно, вдруг шведы навалятся. Для прамов да турумы наш Фридрихсгам – настоящая ловушка!

Но Нассау-Зиген от предложений слизовских отмахнулся.

– Вы, бригадир, должны радоваться, что вашей милости от меня три сильных судна дадены, а вы ругаетесь. Не поймешь вас, русских! Вот что значит загадочная русская душа!

– Зато тебя поймешь, лягушатник безмозглый! – сплюнул, отойдя в сторону, Слизов. – Теперь вся только и надежда, что на русский авось. Авось обойдется!

Чтобы хоть как-то прикрыть их на рейде, Слизов на близлежащих мысах заложил две батареи, в ожидании, что принц выделит ему на них пушки. Но все равно было тревожно.

Сам Фридрихсгам был полон шведских шпионов, тайных и явных. Как только в крепости объявлялся Нассау-Зиген, как сразу со шведской стороны туда прибывал парламентер. Для каких-то ничего не значащих переговоров. Парламентера этого бы опросить на аванпостах и отправить восвояси, но принц упивался собственной значимостью, и всякий раз парламентеров везли на квартиру к Зигену через весь порт, где он мог спокойно оценить количество и состояние наших гребных сил. Слизов как-то попытался вразумить своего начальника-аристократа, но тот только скривил губы:

– Я воюю, как рыцарь с рыцарями, а не как татары с калмыками! Видя мое благородство, ни один шведский офицер никогда не посмеет даже замыслить плохого. А потому оставьте, господин бригадир, ваши азиатские подозрения при себе.

Подозрений Слизов, разумеется, не оставил, но поправить положение дел никак не мог.

Хуже этого было иное. Отряд Слизова почти не снабжали порохом и ядрами. Все, что выделялось на гребной флот, принц забирал для главных сил, зимовавших в Кронштадте и Петербурге. Слезная переписка капитана бригадирского ранга с начальством могла бы составить пухлый том. Слизов просил, а ему отказывали, подбадривая:

– Ты, Петр Борисович, моряк опытный, не из таких передряг выкручивался, выкрутишься и на этот раз!

Не дал Нассау-Зиген и пушек на построенные береговые батареи, которые Слизов считал весьма важными для обороны рейда.

– Эти батареи нам ни к чему! Все равно, едва вскроются ото льда прибрежные воды, я подойду сюда с главными силами, чтобы окончательно добить шведов!

Не хватало и гребцов, принц, правда, обещал прислать батальон Елецкого полка, но где он этот батальон?

С соседней галеры заунывно тянули песню пленные турки, бывшие гребцами почти на половине слизовских судов.

При Роченсальме дрались они преотлично, полны решимости были и теперь. В слизовском отряде почитай все матросы знали, что чапдыр – это шатер, екмек – хлеб, чорба – похлебка, а ягны – мясо. Пленников особо никто не притеснял. Под честное слово цепями никого не приковывали. Да и турки вели себя, впрочем, весьма смирно, просили только не кормить их соленой свининой. Просьба эта была немедленно принята и отныне пленников кормили только говядиной.

– Якши гяур москов! – говорили вчерашние янычары, коровьи мослы обгладывая. – Севрен Аллах сен зефери (дай Аллах вам победу)!

На холодном балтийском ветру привыкшие к жаре турки отчаянно мерзли, а потому пришлось помимо всего прочего выдать им заячьи кацавейки. Так как дорогим кофием турок никто не потчевал, пленники скоро пристрастились к чаю и всегда загодя собирались со своими чашками у пыхтящих самоваров. Уже к середине прошлой кампании многие пристрастились и к чарке. Подражая нашим матросам, перед употреблением водки говорили сотоварищам слова значимые:

– Иншалла баршик олук! – что значило даст Бог будет мир!

– Иншалла! – кивали стоящие в очереди к ендове.

В свободное от гребли время турки обычно собирались на палубе кучами и, сидя на корточках, тянули свои бесконечные заунывные песни.