Битва стрелка Шарпа

Кили сбросил руку адъютанта, схватил со стола шляпу и шпагу и вышел за дверь без единого слова. Проигнорировал он и часовых, которые взяли на караул.

– Быстро Носач его выпроводил, – сказал один из солдат и снова вытянулся, потому что по ступенькам поднимался генерал-адъютант Эдвард Пакенем.

Объятый слепой яростью, Кили пропустил добродушное приветствие Пакенема и зашагал по улице, не видя и не понимая ничего, кроме того, что его постигла неудача. Неудача во всем, сказал он себе, но не по его вине. Карты сыграли против – именно так он потерял небольшое состояние, оставленное матерью после того, как она истратила свои богатства на проклятую Церковь и проклятых ирландских мятежников, которые в конце концов оказались на британской виселице. Тем же самым невезением объяснялась неудача по крайней мере с двумя богатыми мадридскими наследницами: обе предпочли выйти замуж за родовитых соотечественников, а не за пэра без родины. Он вспомнил, как это было, и ощутил острую жалость к себе. В Мадриде он был человеком второго сорта, потому что не мог проследить свою родословную до какого-нибудь средневекового скота, сражавшегося с маврами. А здесь, в этой армии, он изгой, потому что родился ирландцем.

И все же худшим из всех оскорблений было предательство Хуаниты. Хуанита – дерзкая, необычная, умная и соблазнительная – была той женщиной, на которой он бы женился. У нее были деньги, в ее жилах текла голубая кровь, и другие мужчины с завистью смотрели на Кили, когда Хуанита была рядом с ним. И все это время она обманывала его. Она отдалась Лу. Она лежала в объятиях француза и поверяла ему все тайны Кили. Он представлял, как эти двое смеялись над ним, сплетясь в объятиях в постели, и гнев вперемешку с жалостью разгорался все сильнее. Слезы подступили к глазам, когда до него дошло, что он станет посмешищем для всего Мадрида и всей британской армии.

Он вошел в церковь. Не потому, что хотел молиться, но потому, что не мог придумать, куда еще пойти. Ему недоставало мужества вернуться в дом генерала Вальверде, где все будут смотреть на него и шептаться за его спиной, называя рогоносцем.

Церковь полнилась пришедшими исповедаться женщинами в темных накидках. Фаланги свечей мерцали перед статуями, алтарями и фресками. Огоньки отражались от позолоченных колонн и от массивного серебряного креста на высоком алтаре, все еще пребывающем в белом пасхальном облачении.

Кили поднялся по ступенькам к алтарю, опустился на колени и уставился на крест. Шпага звякнула, упав на мрамор. «Меня тоже распинают, – сказал он себе. – Распинают жалкие людишки, не понимающие моих благородных устремлений». Он вытащил из кармана флягу и поднес ее к губам, глотая жгучий испанский бренди так, словно он мог спасти ему жизнь.

– Вам плохо, сын мой? – Неслышно ступая, к нему подошел священник.

– Уйдите, – буркнул Кили.

– Головной убор, сын мой, – нервно произнес священник. – Это дом Божий.

Кили сорвал с головы шляпу с плюмажем.

– Уйдите, – повторил он.

– Да хранит вас Господь.

Священник отошел назад, в тень.

Ждущие исповеди женщины опасливо поглядывали на офицера в роскошном мундире, гадая, уж не молится ли он за победу над приближающимися французами. Все знали, что враги в синих мундирах снова надвигаются, и зажиточные горожане закапывали ценности в садах на случай, если жуткие ветераны Массена побьют британцев и придут разграбить город.

Кили осушил флягу. Голова кружилась – от бренди, от позора, от гнева. Позади серебряного креста, в нише над главным престолом, стояла статуя Богоматери. Диадема из звезд на голове, синее платье, лилии в руках. Прошло много лет с тех пор, как Кили видел похожее изображение. Его мать любила такие вещи. Заставляла его ходить на исповедь и к причастию и упрекала за то, что он подвел ее. Она имела обыкновение молиться Деве Марии, заявляя, что ощущает особую близость к Богоматери как к разочарованной женщине, которой знакома материнская печаль.

– Сука! – громко произнес Кили, глядя на одетую в синее статую. – Сука!

Он ненавидел свою мать так же, как ненавидел Церковь. Хуанита разделяла презрение Кили к Церкви, но Хуанита была любовницей другого. Возможно, она всегда была любовницей другого. Она спала с Лу и бог знает со сколькими мужчинами, когда Кили собирался сделать ее графиней и похвастаться ее красотой во всех больших столицах Европы. Слезы потекли по щекам, стоило подумать о ее измене и об оскорблении, нанесенном ему капитаном Шарпом. Это последнее воспоминание внезапно пробудило ярость.

– Сука! – закричал он на Деву Марию и, поднявшись, швырнул пустую флягу в статую позади алтаря. – Грязная шлюха!

Фляга отскочила, не причинив вреда, от синего облачения Девы Марии.

Женщины закричали. Священник поспешил к его светлости, но остановился в ужасе, потому что Кили вытащил из кобуры пистолет. Щелчок отозвался гулким эхом под сводами церкви, когда полковник оттянул тяжелый курок.

– Сука! Лживая, продажная, двуличная, прокаженная сука! – Слезы текли и текли, когда он поднял пистолет.