Битва

Военный еще был метрах в пяти, и она наконец узнала Гладышева, и у нее ёкнуло сердце: откуда он взялся? Надо же такой встрече произойти! Она знала, что он учится в академии не в Москве, но у нее никогда не было желания разыскать его, даже просто написать ему. Более того, она думала как-то: а вдруг он узнает, что она в Москве, разыщет ее, станет приезжать, досаждать, но вот до сих пор, до самого этого момента, как говорится, бог миловал — и на́ тебе, встреча.

— Здравствуйте, Маргарита Алексеевна! Как я рад, что увидел вас, заметил в толпе, — заговорил Гладышев на ходу, приближаясь к ней. — Рад! — Он остановился в метре от нее, точно не решаясь подойти ближе, и, улыбаясь, руки опустил по-военному вдоль синих с красным кантом брюк.

Почувствовав его нерешительность, она подала руку, и он пожал ее.

— Здравствуйте, Валерий… Вот, не знаю вашего отчества. Извините… — Она смутилась, испытывая замешательство оттого, что не знала его отчества; Гладышев возмужал, она видела по его погонам — он капитан, и, значит, теперь его назвать просто Валерием явно неловко. А она, выходит, в свое время не удосужилась узнать его отчество, он для нее был Валерием, да и только. Лейтенант Валерий Гладышев, смешной, неуклюжий, явившийся когда-то к ней на квартиру с объяснением в любви…

Гладышев, видно, решил помочь ей выйти из стеснительного положения, подхватил:

— Пустяки, Маргарита Алексеевна! Так даже лучше — просто Валерий. Без официальности. — Он держал ее руку, не выпускал. — Как вы живете? Я ведь знаю, вы на курсах, грызете новую науку…

— Какая наука! Будущий лаборант…

— Так поздно возвращаетесь с занятий?

— Да, поздно, но не с занятий…

— Вот как! Извините, Маргарита Алексеевна, похоже на допрос…

— Почему же, — она легонько высвободила руку, — секрета нет. Девочки Фурашова здесь живут, пока к отцу на полигон нельзя, школы нет… Заболела Марина. Вот помогаю.

— Знаю, что он там…

Улыбка, которая все время держалась на губах Гладышева, вроде бы чуть вспыхнула, подогретая усилием, но тут же сошла, сникла; в глазах улыбчивость тоже пропала, полусуровость застыла в них. Милосердова лишь теперь осознала, что сказала, и пожалела о сказанном. Они продолжали стоять, и люди обходили их, обтекали. Гладышев молчал, точно осмысливая то, что она сказала, вскинул выгоревшие на коричневом лице брови.

— Да, знаю, что он там… — повторил он, но прозвучало это не весело, а глуховато, сдержанно. Однако он с усилием приободрился, кивнув в сторону своих товарищей, с чуть искусственной веселостью сказал: — Мы вот как раз оттуда, со стажировки… с полигона проездом… в академию… Жаль, не знал, что встречусь…

— И что же бы, Валерий?

— Зашел бы перед отъездом к нему, привет бы привез… — Он с грустной улыбкой смотрел на нее. — Есть время, провожу, Маргарита Алексеевна… Кстати, вам куда?

— На трамвайную остановку.

— Не возражаете? — Гладышев руками сделал движение вперед, как бы приглашая ее, и она, повернувшись и уже шагая, подумала о том, что не так поступает, что, может, лучше было бы проститься сразу и дальше идти одной, потому что странная жалость к Гладышеву вселилась в нее и она знала, что так или иначе эта жалость откроется, скажется и он почувствует ее, потому что он уже не тот молоденький лейтенант Валерий Гладышев, а все же опытный человек, познавший жизнь, может, уже есть семья, а значит, такого человека жалостью можно обескуражить, обидеть… Гладышев шел рядом, чуточку даже позади, рассказывал со сдержанным достоинством о своей учебе в академии, о жизни, которую они, слушатели, видят, как говорят у них, «через конспекты»…

А ее теперь подмывало желание спросить — вопрос вертелся у нее на языке, — не женился ли, не обзавелся ли семьей, но она сдерживала себя: как бы не вышло бестактности. Но Гладышев словно прочитал ее вопрос и со смешком, в котором теперь прозвучала легкая ирония, сказал:

— Однако товарищи умудряются и в этой обстановке обзавестись женами, семьями — ничего не поделаешь! А я вот не сподобился. И ваши предсказания — помню их слово в слово: «еще будет своя, а не чужая любовь» — не оправдываются. Так что гадалка из вас, Маргарита Алексеевна, пока…

— Не вышла, хотите сказать? — с неподдельной веселостью, открыто взглянув на Гладышева, подхватила Милосердова: она почувствовала внезапное облегчение, точно сняли с души какой-то груз. — Ничего! Все еще будет по предсказанию.

— Посмотрим, посмотрим!

Усмешка у него всепонимающая, и Милосердова как бы сквозь нее вдруг почувствовала: он был и рад этой встрече через столько лет, и, видно, она доставила ему саднящую ожившую боль.

Неужели не забывает ее? Или пока действительно не встретил на пути ту единственную, которая бы заставила забыть все, затмила бы прошлое, сделала бы его, Гладышева, счастливым? Ей в эту секунду так захотелось, чтоб он был счастливым, что она в приливе нахлынувшей душевной щедрости сказала горячо:

— Нет, Валерий, я хочу, чтоб у вас все было хорошо! Желаю вам… Убеждена, что сбудется мое предсказание. Сбудется!