Читаем Безумие толпы полностью

Потом он бросил березовое полено в камин, пошуровал в топке кочергой и ушел.

Белая кора быстро загорелась, свернулась, а угли затрещали и погнали искры вверх по трубе.

Арман разлил чай, а Изабель тем временем начала свой рассказ.

Минута-другая – и Жан Ги, Мирна, Изабель и Арман из приветливого бистро переместились в Судан. Они беспомощно смотрели на привязанных к столбам в грязи девочек и женщин.

Арман так стиснул челюсти, что боялся, как бы не треснули коренные зубы. Но если бы он не сделал этого, его бы точно вырвало.

Изабель продолжала говорить.

Жан Ги видел там своих сестер, свою мать. Анни. Привязанных к столбам. И ему казалось, что он сейчас потеряет сознание.

Изабель продолжала.

Мирна чувствовала, как ремни из сыромятной кожи врезаются в ее запястья, в щиколотки, постепенно врастая в плоть. Она видела приближающихся к ней мужчин. Пьяных. Злых. Видела, как они достают мачете. Она посмотрела на Армана. На Жана Ги. На Изабель. Наблюдающих. И она молила их. Просила помочь.

Весь мир наблюдал. И ничего не сделал.

И когда Изабель описывала, как Хании удалось бежать, убив насильника, Арман разжал зубы.

Когда Изабель рассказывала, как Хания освободила других женщин и девочек, Жану Ги захотелось подпрыгнуть и закричать от радости.

Когда Изабель говорила о том, как беглянки подошли к ограде из колючей проволоки на пути к свободе, Мирна едва не зарыдала от облегчения.

Вспоминая, как мальчик-солдат пытался остановить Ханию, Изабель замолчала.

– Что такое? – спросил Арман. – Что случилось?

– Браун-браун, – выговорила Изабель.

И она рассказала им, что произошло, когда Хании пришлось делать выбор. И как та его сделала.

Наступило долгое молчание, дыхание людей смешивалось с дымком, в камине потрескивал огонь, и в мирном бистро, казалось, мелькали сцены из далекого Судана.

Хания, конечно, была права, подумала Изабель. Безопасных мест нет.

– Изабель?.. – раздался наконец голос Гамаша.

Она посмотрела на него. Даже янтарные отблески каминного огня, игравшие на лице старшего инспектора, не могли скрыть его бледности.

Она знала, о чем он спрашивает.

– Да. Я не сомневаюсь, что Хания Дауд может и снова убить, если от этого будет зависеть спасение чьей-то жизни. Не знаю, героизм это или психопатия, но, кажется, всех невинных мужчин, женщин и младенцев в мире она считает своими детьми. Думает, что должна спасти их. Даже одержима этой идеей.

Несколько лет назад Жан Ги, может быть, и не понял бы этого. Но теперь для него многое стало ясным. Он не сомневался: каждый становится слегка сумасшедшим, когда у него рождается ребенок.

Арман кивнул. Он тоже понял.

Он полагал, что Хания Дауд выжила там, где столько людей сдавалось и погибало, только благодаря ненависти. Всепоглощающей жажде мщения. Но что-то еще более сильное заставило ее двигаться дальше.

Любовь. Любовь к детям. Потребность спасать, а не уничтожать, – вот что поддерживало ее. И до сих пор давало силы для каждого шага, который делала Хания Дауд.

Но убить одного ребенка, чтобы защитить других? Как подобный выбор мог изменить человека? Что стало после этого с Ханией? И не облегчило ли это совершение последующих убийств?

Могла ли Хания Дауд убить Эбигейл Робинсон, чтобы спасти многих мужчин, женщин, детей?

Не задумываясь.

* * *

Рейн-Мари налила себе красного вина, вытащила коробку из маленького кабинета, растопила камин и включила гирлянду на елке.

Стивен и Грейси, которая, как теперь предполагала Рейн-Мари, вполне могла оказаться морской свинкой, дремали в спальне. Даниель и Розлин отправились на распродажу в Шербрук, а Анни взяла с собой Идолу и поехала к друзьям в соседнюю деревню.

Анри и Фред лежали, свернувшись калачиком, у ног Рейн-Мари.

Никто не мог помешать ей.

Прежде чем вскрыть последнюю коробку, она села на диван, закинула ноги повыше и принялась неторопливо пить вино, глядя в огонь. За спиной празднично мерцала елка.

Они уберут елку вместе с другими украшениями 5 января. В канун Двенадцатой ночи. Ни она, ни Арман не отличались религиозностью, хотя оба крепко, пусть и по-своему, верили в Бога. Но они любили традиции и каждый год убирали елку именно в этот день – с этой традицией они выросли.

Это был не только канун Богоявления, когда три волхва узнали младенца Христа, но и день избавления от необходимости убирать пылесосом непомерную гору иголок. А также чинить перегоревший пылесос. Снова.

Но пока елка стояла, Рейн-Мари наслаждалась ее ароматом, праздничным убранством, тишиной.

Она закрыла глаза, чувствуя тепло пламени на своем лице. Вот только Юэн Камерон нарушал ее покой. Он с добротой смотрел на нее и заверял, что все будет хорошо, ca va bien aller, при этом привязывая ее запястья к столбу.

Она вдруг открыла глаза и поднялась так быстро, что плеснула вином на Анри, спавшего у огня. Пес не шелохнулся. Рут была частой гостьей в доме Гамашей, и он привык к такому душу.

Рейн-Мари поставила бокал и принялась за работу, а Жан Ги в это время сидел в бистро перед горящим камином и рассказывал свою историю ужасов.

* * *

– Юэн Камерон? – Гамаш переводил взгляд с Жана Ги на Мирну. – Винсент работал с Камероном?

Перейти на страницу:

Похожие книги