Жан Ги попросил сделать копии некоторых наиболее изобличительных документов, включая злополучную квитанцию. Посетители библиотеки поблагодарили Мэри Хейг-Йерл и отправились в Три Сосны.
В машине они молчали, все забылись в своих мыслях. Дворники лениво, ритмично счищали свежий снег с лобового стекла.
Когда город исчез в зеркале заднего вида и за окнами появился мирный сельский ландшафт, Рейн-Мари открыла папку у себя на коленях и снова посмотрела на компрометирующую квитанцию в получении крыс, обезьянок и морских свинок.
Наверняка еще живы люди, которых Камерон подвергал пыткам. И его коллеги, которые продолжают молчать.
Она прижалась головой к холодному стеклу, глядя на бескрайние снежные просторы. На свет, загорающийся в домах. На леса, поля и горы. На дикую природу. И Рейн-Мари Гамаш захотелось поскорее вернуться домой в Три Сосны.
Изабель Лакост нашла Ханию Дауд в конюшнях.
В одной руке мадам Дауд держала скребницу, в другой щетку.
Лакост остановилась в широком проходе, глядя, как Хания в чьей-то куртке поверх длинной абайи делает неторопливые круговые движения скребницей, потом щеткой гладит бок лошади сверху вниз.
А потом снова и снова повторяет все сначала. Размашистыми, плавными, ритмическими движениями.
В такт Хания что-то бормотала – Изабель не могла разобрать слов, хотя в любом случае вряд ли поняла бы смысл сказанного. Но суть была ясна.
Молитва. Медитация. Заклинание.
Изабель чувствовала нечто в высшей мере умиротворяющее. Тихий речитатив, размеренные взмахи рук, потряхивание гривы и хвоста, терпкий конский запах и аромат сена в тепле стойла навевали покой. Лакост ощутила, что расслабляется.
– Вы знакомы с лошадьми, инспектор? – спросила Хания, не прекращая своего занятия.
– Немного. Ездила девчонкой, но вот удила так и не смогла освоить.
– Это дело сложное. – Хания подошла к лошади с другого бока и теперь могла видеть Лакост. – Кожа, и металл, и ремни. Средства управления.
Лошадь придвинулась к Хании Дауд. Но в этом движении не было угрозы. Казалось, лошади просто нравился контакт с человеком. И это было взаимно.
– Билли Уильямс говорит, что хозяева обержа спасли этих животных от скотобойни, – сказала Хания. – Вот эта – скаковая лошадь, которая перестала быть полезной. Ее собирались забить и перемолоть. Превратить в собачью еду и вкусное угощение для детей.
Она повернулась к другому стойлу, где Билли надевал упряжь на громадное животное.
– Я не совсем уверена, что вон там – лошадь, – доверительным тоном сообщила Хания.
– Верно, – кивнула Изабель, взглянув в ту сторону. – Это Глория. Мы думаем, что она может быть лосем.
Хания удивленно фыркнула и огляделась.
– Какое странное место!
– К нему привыкаешь, – сказала Лакост.
– Как крот к норе.
Хания положила щетку, осмотрела полосы, оставленные плеткой на боку лошади.
– Мы толком не знакомы. Меня зовут Изабель Лакост, я служу в Surete. Но вы это уже знаете.
– Да, вы работаете с месье Гамашем. Я вас видела тут.
– Мы можем поговорить?
Хания оглянулась.
– Месье Уильямс готовит сани, чтобы покатать детей, но сначала он обещал мне устроить маленькую конную прогулку. Я думаю, вы тоже могли бы прогуляться.
Не самое любезное приглашение из тех, что когда-либо слышала Лакост, но и отнюдь не худшее.
Несколько минут спустя женщины устроились на заднем сиденье больших красных саней лицом к здоровенному крупу Глории, и на ноги им накинули тяжелую полость. Билли уселся на высоком облучке, пробормотал что-то Глории, которая, казалось, понимает его заклинания. Его волшебные слова. И может быть, его молитвы.
Лошадь поплелась по дороге в лес. Подальше от обержа. Подальше от места преступления.
Хания закинула голову, крупные снежинки падали ей на лицо. Она почти улыбалась.
Сидя так близко к женщине, которая, возможно, будет названа следующим лауреатом Нобелевской премии мира, Изабель обратила внимание на две вещи. На истинный возраст Хании Дауд – та была очень молода – и на шрамы, испещрившие ее лицо. Они напоминали неверно собранный пазл.
– Никак не могу привыкнуть к снегу, – проговорила Хания.
Она не открывала глаз, запрокинутое лицо усеяли капельки влаги.
Маленькие бубенцы на упряжке Глории весело позванивали. Полозья скользили по снегу с шуршанием – шшшшш.
– Расскажите, что случилось с вами в Судане.
– Вам необязательно об этом знать, – сказала Хания небесам.
– Обязательно.
– Зачем? – спросила Хания у снежинок. Потом подняла голову, открыла глаза и повернулась к детективу. – Так, вы хотите знать, насколько они повредили мою психику. И убивала ли я прежде. Давайте я вам отвечу напрямик. Психику мне повредили так, что «ран не залечить», как говорит ваша ненормальная поэтесса. И да, я убивала. – Она посмотрела на Изабель в упор. – Думаю, вы знаете, что значит и то и другое.
– Знаю.
– Давайте заключим сделку. Я расскажу вам о себе, а вы расскажете мне о том, что меня интересует.
Несколько мгновений Изабель сидела молча, глядя на голые ветки. Только зимой можно было увидеть сразу и лес, и деревья. Убийства, подумала она, – это вечная зима.
– Договорились.