И тогда под шорох, сопровождавший каждый взмах конского хвоста, и шуршание – шшшшш – полозьев Хания рассказала ей о своей жизни.
О том, как ее похитили в возрасте восьми лет, когда боевики напали на ее деревню и сожгли все. В чем ее преступление? Она принадлежит к этническому меньшинству. Ее били, секли, резали мачете. Привязали голой к столбу и оставили так. Еды и воды давали ровно столько, чтобы не умерла. Чтобы мужчины могли ее насиловать. День за днем, ночь за ночью.
Под перезвон бубенцов на санях Хания сказала Изабель, что в двенадцать лет родила. Ребенка у нее забрали.
Она родила в тринадцать и в четырнадцать. И рожала потом каждый год, пока ей не удалось бежать. Исторгала младенцев из своего тела. Некоторых мертвыми. Некоторых кричащими. И больше никогда их не видела.
– Мне говорили, что мясо, которое я ем, – это плоть моих мертвых детей, – сказала она проплывающим мимо соснам.
Изабель чувствовала, что близка к обмороку; она боялась выпасть из саней.
– Но я им не верила, – сказала Хания покачивающемуся крупу Глории. – Я знаю, что они живы.
Сани скользили по безмолвному лесу.
Полозья просили тишины – шшшшш, – а Хания продолжала говорить.
– Как-то ночью меня насиловал совершенно пьяный солдат, потом он стал колотить меня, и мачете выскользнуло из-под его ремня. Когда он вырубился, я смогла разрезать веревки. Времени много ушло, но мне удалось это сделать. – Хания повернулась к Изабель. Ее взгляд был тверд, а голос звучал мягко, почти доброжелательно. – Я его убила. А потом убила их всех. Затем освободила остальных, и мы бежали, захватив мачете. – Она помолчала. – Лагерь охраняли маленькие солдаты, еще дети. – Хания смотрела перед собой на белоснежный ландшафт. – Вы когда-нибудь слышали про браун-браун?[96]
– Non.
– Они похищают детей и превращают их в солдат. Им дают браун-браун. Это смесь кокаина с порохом.
Изабель сделала глубокий вдох, но ничего не сказала. «Господи милостивый, – подумала она. – Господи милостивый».
– И от этого… они перестают… быть собой, теряют человеческий облик, – продолжила Хания. – Когда мы убегали, нас попытался остановить один мальчишка. Я видела это выражение в его глазах. В его глазах – карих-карих.
– И что вы сделали? – прошептала Изабель.
Шшшшш, хлестал хвост Глории воздух. Шшшшш, шуршали полозья по снегу.
– Я ведь здесь, правда?
Почти здесь, подумала Изабель. Какую часть себя Хания оставила на границе?
– В конечном счете мы пересекли границу. И оказались в безопасности. – Теперь Хания улыбнулась. – Но вы не хуже меня знаете, инспектор, что безопасных мест не бывает.
Хания Дауд снова закинула голову, закрыла глаза, и снежинки безмятежно таяли на ее покрытом шрамами лице. Обращаясь к небесам, она сказала:
– Я жива благодаря своим детям. Я должна была выжить, чтобы спасти их. Каждая женщина и ребенок, которых я спасаю, – мои дети.
Изабель подумала, но так и не спросила: не перековала ли Хания Дауд свои мачете на лемехи. Впрочем, она не сомневалась, что ответ ей и так известен.
Хания открыла глаза, огляделась и будто удивилась, увидев густой квебекский лес – лес, состоящий из отдельных деревьев. Затем ее взгляд уперся в Изабель.
– Ваша очередь.
Глава тридцать вторая
Глория остановилась перед бистро, и Хания с Изабель сошли на снег.
Деревенские ребятишки собрались вокруг саней, кому-то хотелось прокатиться, других больше интересовала Глория. Они тянули к ней руки, а она наклоняла голову, и тогда им удавалось погладить ее громадную морду с шелковыми ноздрями.
– Не спешите, – сказал, смеясь, Билли ребятишкам, которые отталкивали друг друга, пытаясь залезть в сани. – Всех прокачу. Обещаю.
Может быть, не было ничего удивительного в том, что дети понимали каждое слово Билли, тогда как родителям приходилось безуспешно напрягать слух.
Глория тронулась с места, встала, пропуская машину, медленно спустившуюся с холма и теперь въехавшую в Три Сосны. Билли прикоснулся к своей вязаной шапочке, приветствуя людей в машине. Но главным образом его приветствие относилось к Мирне, которая, как и дети, понимала его.
Потом под веселый звон бубенцов сани поехали дальше.
– Дед! – прокричали Флоранс, Зора и Оноре минуту спустя при виде Гамаша.
Он шел из обержа назад в деревню и остановился, чтобы помахать им, потом двинулся дальше, сцепив руки за спиной, наклонив голову. Думая.
Хания Дауд посмотрела на дверь, соединявшую книжный магазин с бистро. Потом оглядела длинный зал с балками и дощатым полом – доски были из деревьев, которые когда-то росли поблизости.
Она бросила взгляд на громадные камины в том и другом конце зала, сложенные из камней, что были извлечены из земли неподалеку.
Затем обратила внимание на сидящих в зале мужчин и женщин, включая сумасшедшую поэтессу, и даже на утку, с ее небогатым словарем. На сынов и дочерей Квебека – не важно, местных уроженцев или нет.
Хания Дауд, героиня Судана, слушала Изабель Лакост, которая рассказывала ей, что случилось. В этом самом тихом местечке, в тихой деревне.
Шшшшш.