Безумие толпы

– Тогда вы знаете, о чем там сказано. Пол признается в убийстве Марии. Он задушил ее подушкой, пока Эбигейл и Дебби катались на велосипедах. Потом он протолкнул сэндвич ей в гор…

Она замолчала, сделала несколько коротких вдохов, но перевести дыхание, казалось, не могла. Опустила глаза, потом нарочито медленно, дрожащими руками переложила письмо с коленей на диван. Изгнала его. Затем, будто делая над собой огромное усилие, подняла взгляд.

– Он любил этого ребенка. Вы это можете себе представить?

Ей наконец удалось глубоко вздохнуть, а двое мужчин напротив нее пытались усмирить воображение.

Пытались оставаться полицейскими чинами, тогда как отцовское начало в них боролось со служебным беспристрастием.

В этой схватке у стражей закона не было шансов победить. И Гамаша, и Бовуара сразила мысль, точнее, замысел Пола Робинсона, осуществленный в тот день. Он прижал подушку к лицу своего ребенка и задушил его. Но особенной фантасмагорией представлялся сэндвич.

Они подозревали, что именно так все и произошло, с того момента, когда в заключении по результатам вскрытия прочли слово «петехии».

Смерть Марии не относилась к категории ужасающих несчастных случаев.

До настоящего момента Гамаш еще мог надеяться, что убийство несчастной девочки – это дело рук Эбигейл или, что более вероятно, Дебби. Но письмо расставляло все точки над «i». Марию убил ее отчаявшийся отец.

Читать это письмо, написанное его почерком, простыми словами безо всяких прикрас, было тем более жутко.

Колетт сняла очки и вытерла глаза, потом чуть вздрогнула, когда ей на плечо неожиданно легла рука.

– Все в порядке. Я с тобой, – сказал Жан-Поль. Он кротко посмотрел на визитеров. – Вы ее огорчили?

Колетт положила ладонь на его руку:

– Нет. Они друзья. Они пришли помочь.

– Собирать вещи?

Она улыбнулась ему:

– Ни в коем случае. Это твоя работа. Никто не сделает это лучше тебя. Пожалуйста, присядь.

– Вы уверены? – спросил Арман. – Жан-Поль знает об этом, правда?

– Да.

В добрых глазах Робержа была пустота.

– Вы сказали, что письмо пришло на следующий день после смерти Пола Робинсона? – уточнил Бовуар.

– Да. Вместе с присланной книгой. Я поняла, о чем оно, с первых слов. Совершенно ясно, что это предсмертная записка: он признается, что убил Марию и не может с этим жить. И объясняет: когда это случилось, он решил покончить с собой, но не сразу, а дождавшись, пока Эбигейл не станет самостоятельной и не покинет дом. Он отправил ее ко мне в Оксфорд и попросил, чтобы я приглядывала за ней.

– Что вы и сделали, – сказал Арман, – чем заслужили его вечную благодарность.

– Oui, – тихо произнесла она. – Мы с Жан-Полем сняли коттедж близ Лоуэр-Слотер. Эбби приезжала к нам каждую неделю и оставалась до воскресного обеда. Часто она привозила с собой подругу. Эбби была яркая, счастливая девушка. Честолюбивая, но ведь большинство молодых людей ее уровня честолюбивы. А потом случилось это… – Она посмотрела на письмо.

– И что вы сделали, когда прочли его? – спросил Арман.

– Позвонила ему. Думала, может быть… Но уже было поздно. Ответила соседка и сообщила, что Пола больше нет. Это выглядело как инсульт или инфаркт, но я-то, конечно, знала правду.

– И ничего никому не сказали.

– Не сказала. А почему я должна была что-то кому-то объяснять? Если бы Пол хотел, чтобы люди знали причину его смерти, он бы оставил записку. Но ведь не оставил же.

– Он послал вам письмо. Почему?

– Я сама искала ответ на этот вопрос. Единственное, что мне приходило в голову: он чувствовал потребность признаться в содеянном. Рассказать тому, кто любит его и сможет понять, что случилось.

– Но… – Арман подался к ней, – он также пишет в конце, что вы должны дать прочесть это письмо Эбигейл.

– Да.

– Почему? Почему он хотел, чтобы его дочь знала, что он сделал с ее сестрой? Конечно, с некоторой натяжкой можно допустить, что он хотел сообщить об этом вам, но не второй своей дочери.

Его глаза умоляли ее объяснить это ему.

Колетт едва заметно улыбнулась, скорее даже ухмыльнулась.

– Вы не знали Пола. – Она посмотрела на мужа, который вытаскивал салфетки из коробки «Клиникс» и методично выкладывал их на стол. – Он был ученым. Дотошным в своих исследованиях, в своих записках, в своих делах. Всегда аккуратным и честным. Он был предан истине. Я думаю, он хотел, чтобы кто-то знал о том, что произошло.

– Кто-то – да, – сказал Арман. – Но Эбигейл?

– Она сделана из того же теста. Посмотрите, с какой настойчивостью она добивается, чтобы ее исследование, каким бы сомнительным оно ни было, получило распространение официально. Возможно, Пол решил, что у нее есть подобные подозрения, и хотел положить конец ее сомнениям, чтобы эти мысли не мучили Эбигейл всю оставшуюся жизнь.

Арман откинулся на спинку стула и задумался. Это было совсем не то, что он хотел услышать. Отяготить, нагрузить своего ребенка таким откровением? Есть вещи, о которых лучше умалчивать.

Но, с другой стороны, Колетт была права. Он не знал Пола Робинсона. Он давно уже понял, что было бы ошибкой предполагать, будто другие будут вести себя, чувствовать, думать, принимать такие же решения, как и он.